Анна Майклз - Пути памяти

Атос улыбнулся, откинул полу пиджака и стал покачивать луковицу часов, свисавших с цепочки.

– Я рассказал о нем Дафне, об этом застенчивом малом, который лишил меня уединения в моем собственном кабинете! Ей захотелось с ним встретиться. Как-то днем она заехала за мной и вместо приветствия легонько дернула меня за уши – она и теперь так со мной иногда здоровается. А тогда ей было всего двадцать, и настроение у нее было отличное. «Пойдемте вместе обедать», – сказала она Атосу. «Вы любите музыку?» – спросил ее Атос.

В те межвоенные годы в закусочных и ресторанах постоянно звучало танго, но нам эта испанская музыка была ни к чему – мы любили свою: неспешное хазапико [42] Хазапико – медленная мелодичная танцевальная мелодия. и песни, которые пели под бузуки [43] Бузуки – струнный музыкальный инструмент. моряки в доках, грузчики и торговцы сливовым соком.

– И наркоманы в притонах, – подмигнул Атос.

– Он отвел нас в небольшой ресторанчик на улице Адриану. Там мы впервые слушали Вито. Его голос звучал, как река. Как гликос, [44] Гликос – сладкий густой черный кофе. темный и сладкий. Помнишь, Атос? А еще Вито был поваром. Он готовил какое-то блюдо, потом выходил из кухни, фартуком вытирая с пальцев розмарин и оливковое масло, вставал между столиков и начинал петь сочиненное по ходу дела ромбетико. [45] Ромбетико – городские народные песни, романсы. Ромбетико, Яков, это такая песня, в которой всегда поется о любви и сердечной боли.

– А еще о бедности и гашише, – уточнил Атос.

– Пропев свою балладу, Вито играл ту же мелодию на сантури, [46] Сантури – струнный музыкальный инструмент. как бы заново передавая смысл той же песни. Как-то вечером он ничего петь не стал, а сразу же заиграл какую-то странную мелодию… Она будто рассказывала мне о чем-то, что я знал прежде, что-то мне напоминала, вызывала в памяти образ фруктового сада в летний день, когда солнце то ярко светит, то скрывается за облаками… а позже тем же вечером мы с Дафной решили пожениться.

– А если бы вы ту музыку не слушали? – спросил я.

Все рассмеялись.

– Тогда роль песни сыграл бы лунный свет, кино или стихи, – ответил Костас.

Атос взъерошил мне волосы.

– Яков пишет стихи, – сказал он.

– Значит, у тебя есть дар женить людей, – заметила Дафна.

– Как у раввина или священника? – не понял я.

Они снова засмеялись.

– Нет, – ответил мне Атос, – как у повара в ресторане.

В Афинах мы остановились у Дафны с Костасом – профессора Мициалиса и его жены, – старых друзей Атоса, живших в небольшом домике на склоне Ликаветтос, к крыльцу которого надо было подниматься по каменным ступенькам. Дафна украсила крыльцо цветами в горшках. За домиком был небольшой сад и огород. Поднимаясь к их дому, надо было пройти мимо площади Колонаки между улицами Кифисса и Татои, мимо посольств, пальм и кипарисов, парков, высоких многоквартирных домов. Мимо статуи революционера Маврокордатоса, [47] Маврокордатос, Александрос (1791–1865) – греческий политический деятель, боровшийся с турками, сторонник развития отношений с Англией, в 1822–1823 гг. был президентом страны. у которой в 1942 году коленопреклоненные афиняне спели национальный гимн Соломоса, а фашисты их потом расстреляли.

Почти две недели заняло у нас с Атосом путешествие от Закинтоса до Афин по израненной земле. Дороги были перекрыты, мосты взорваны, селения превращены в руины. Опустели земли, разоренными стояли сады. Те, у кого не было ни земли, чтобы сеять, ни денег, чтобы покупать еду на черном рынке, голодали. Такое положение сохранялось еще долгие годы. Конец войны не принес Греции мира. Месяцев шесть спустя после того, как в Афинах завершилась борьба между коммунистами и англичанами, когда у власти все еще стояло временное правительство, мы с Атосом оставили домик на Закинтосе и переплыли пролив, отделявший его от маленького портового городка Киллини на большой земле.

В Афинах Атос хотел навести справки о Белле и единственной моей родственнице, с которой я никогда не встречался, – моей тетке, маминой сестре Иде, которая жила в Варшаве. Мы оба знали, что Атос должен вести поиски, чтобы рассеять мои сомнения. Но его настойчивость временами казалась мне непереносимой.

Когда мы плыли на пароходе, Атос предложил мне на завтрак хлеб с медом, но я не мог есть. Глядя на волны порта Закинту, я думал о том, что ничто уже не станет для меня таким знакомым, как было на Закинтосе.