Борис Виан - Сердце дыбом

Она рванула стягивавшую живот простынку и вытащила ее из-под одеяла. Анжель бросился было к ней, но она так яростно выкрикнула: «Не подходи!» — что он застыл на месте, не решаясь перечить ей ни словом, ни жестом.

— Вон отсюда! Оба вон! Ты — потому что это из-за тебя, а вы — потому что все видели! Пошли прочь!

Жакмор вышел, Анжель за ним. В дверях мужа настигла скомканная простынка, которую супруга запустила ему в голову. Он дернулся и стукнулся о притолоку. Дверь захлопнулась.

Мужчины спускались по прогибавшимся под ногами ступенькам из красных плиток. Изнутри был виден каркас дома: беленые стены и массивные черные балки. Жакмор не знал, что сказать.

— Это у нее скоро пройдет, — предположил он.

Анжель в ответ что-то нечленораздельно промычал.

— Вы здорово обиделись? — спросил психиатр.

— Да нет, просто я два месяца просидел взаперти. — Анжель вымученно рассмеялся. — И мне теперь непривычно на свободе.

— Что же вы делали все это время?

— Ничего.

Большой холл внизу был выложен той же красной плиткой, что и лестница. Мебели было мало: громоздкий стол и приземистый буфет светлого дерева да еще несколько разномастных стульев. На стенах — пара очень красивых картин в пастельных тонах. Анжель открыл буфет.

— Выпьете что-нибудь? — спросил он.

— С удовольствием, — ответил Жакмор.

Анжель налил себе и гостю домашней плустошниковой настойки.

— Отменная штука! — оценил Жакмор. И, желая разговорить Анжеля, прибавил: — Ну и как вы себя чувствуете в качестве отца?

— Паршиво, — ответил Анжель.

29 августа

Наконец Клемантину оставили в покое. В спальне было совсем тихо. Только в складках штор еле слышно шуршали солнечные лучи.

Все мучения позади, наступила полная прострация. Клемантина провела рукой по плоскому дряблому животу. Почувствовала, как отяжелели набухшие груди. Ей стало жалко своей фигуры, стыдно и обидно за свое тело, она уже не помнила, что сама сорвала бандаж. Пальцы ощупывали шею, плечи, выпирающую грудь. Познабливало — наверно, поднималась температура.

Издали доносились обычные деревенские звуки. В поле шли работы. Во дворах ревела под кнутом нерадивая скотина, не слишком, однако, возмущенная наказанием.

Под боком у Клемантины сопели трое паршивцев. Пересилив невольное отвращение, она взяла одного и подняла его над головой. Розовый, с жадным мокрым ротишком и глазками-щелочками. Она обнажила одну грудь и поднесла к ней заморыша. Пришлось запихнуть сосок ему в рот, только тогда он раздул щеки, судорожно сжал кулачки и, омерзительно хлюпнув, присосался. Не очень-то приятно. Груди становилось легче, но оттягивалась она безбожно. Детеныш насосался и отвалился, растопырив ручонки и противно сопя. Клемантина положила его рядом с собой. Не переставая сопеть, он потешно причмокивал, будто продолжал сосать во сне. На головешке его топорщился жалкий пух, родничок тревожно пульсировал, так и хотелось нажать и остановить.

Глухой толчок сотряс дом. Это захлопнулась за Жакмором и Анжелем тяжелая парадная дверь. Жизнь и смерть трех спящих крох была в руках Клемантины. Зависела только от нее. Она пощупала набрякшую грудь. Хватит на всех троих.

Второй младенец жадно вцепился в коричневый сосок, который выпустил брат. Этот отлично справлялся сам, и Клемантина расслабилась. Все тише поскрипывал гравий на дорожке под удаляющимися шагами Жакмора и Анжеля. Малыш сосал. Заерзал во сне и третий. Клемантина повернулась и дала ему другую грудь.

Парк тянулся до самого обрыва, многие деревья росли уже на круче. В принципе можно было добраться и до них, но этим никто не занимался, так что они ветвились и сплетались как вздумается. Тут были тополины с салатовыми в белую прожилку и синеватыми снизу листьями; дикие монстервы с хрупкими ветками, уродливыми узловатыми стволами и кроваво-красными, жесткими, как накрахмаленное кружево, соцветиями; кусты жемчужно-глянцевых цирковников. С низких веток араукарий свисали мясистые гроздья павианий; пышно цвел галилейник; землю устилал ярко-зеленый ковер бархатистой кубяки, усеянный звездочками дребеденника, пестрыми ромакашками и кишащий крошечными лягушатами. Стеной стояли заросли ножевики, какации и мимузы; и повсюду, карабкаясь на каменистые уступы, увивая каменную ограду, волнистыми водорослями стелясь у подножия стволов, буйно взметаясь к солнцу или стыдливо прижимаясь к прутьям решетки, радовали глаз роскошные гирлянды и скромные искорки всевозможных цветов. На возвышенной ровной площадке раскинулись ухоженные газоны, расчерченные гравиевыми дорожками. Здесь привольно росли деревья с кряжистыми стволами и широкими кронами.