Марен Мод - Сальто ангела

Первая гора — медицинская комиссия, весной 70-го, в конце учебного года. Вторая гора — обязательная практика в почтовом ведомстве. Я должен отработать на них восемь лет. И самая высокая, неприступная гора, мои Гималаи — это… как избежать армии?

В баре я прохожу за «полудевочку»-«полумальчика» и узнаю ужасные вещи. Я их слушаю так, как в детстве слушал страшные сказки моей бабушки про разных колдунов, отравленные яблоки, проклятия, ослиную шкуру. Я всегда их боялся. И эта такая же страшная.

— Как только ты туда попадешь — все, крышка. Во-первых, они тебя тут же вычислят. Даже если ты придешь с медицинским свидетельством, им на это наплевать. Или ты «годен», или тебя запрут в психушку «исправляться». Ты бесполый? Им плевать. Главное, что написано на бумаге. Я знаю, что некоторых они довели до самоубийства, другие так и остались в психушке, напичканные лекарствами. Третьих все-таки отправили в армию, и там каждую ночь их насиловали в спальнях, таскали в отхожее место. Я знаю, что некоторых избивали, знаю тех, которых изувечили. Об этом не говорят, предпочитают молчать. И сами солдатики помалкивают о том, что творится в армии. И офицеры не хотят «чернить образ французской армии». Твое тело принадлежит им. Оно принадлежит правительству, Франции!

Рассказчик знает, что говорит. Всех этих ужасов он избежал лишь потому, что в течение нескольких месяцев симулировал психическое заболевание, глотал таблетки, стараясь тут же их выплюнуть. Он так вжился в эту роль, что чуть не остался в клинике навсегда. Это маленький травести, худой и слабый, у него взгляд человека, потерявшего надежду. Он выступает в кабаре, продает себя, сидит на игле — для этого ему нужны деньги, и он сам уже не знает, то ли он торгует собой для того, чтобы продолжать колоться, то ли колется, чтобы бездумно торговать собой.

Я не хочу быть таким, как он. Но я его не осуждаю. Мне его жаль, я понимаю его отчаяние. Ему сделали подтяжку, у него маленькое кукольное личико без единой морщинки. Он любит одежду со всякими финтифлюшками, девушки постоянно издеваются над ним, это для него пытка. Он воплощение того, чего я больше всего боюсь в глубине души. Он все пережил, все перенес, у него нет возраста, и его зовут Урсула. Если же заглянуть в документы, он — Марсель. Его забирают, вменяют ему нарушение норм поведения, составляют протокол, выписывают штраф, сажают в кутузку, там над ним издеваются, он остается без своих наркотиков, а потом все начинается по новой. У него никогда не было, да и не будет сбережений, достаточных, чтобы сделать операцию, поселиться в роскошной квартире, купить себе норковую шубу и розовый телефон, как у профессиональных проституток высшего класса. Он выходит на панель, чтобы купить наркотики, и покупает наркотики, чтобы выходить на панель. Он все время думает о своих страданиях, а страдания продолжаются.

— Если ты попадешь в армию, тебе конец.

Я наивен. Чем больше я феминизируюсь, тем наивней становлюсь. Я верю, что избежать армии мне поможет друг нашей семьи, военный врач, который «знает, что такое настоящий мужчина, и спас твоего отца». Ну что же, он знает, что такое мужчина, он узнает, что я не совсем то. Он сделает все, что нужно, чтобы армия меня забыла. Я пойду к нему и все ему покажу. Все. Мой член, мои груди, рецепты на гормоны. Я расскажу ему, что их хваленая психиатрия не может ничего сделать, она не может сказать ничего определенного, она отторгает таких, как я, мы остаемся смущающим всех меньшинством, мистическим вопросительным знаком, неразрешимой проблемой.

«Мой дорогой мальчик, я одобряю твое решение встретиться с доктором Феррье, а также твои визиты к психиатру, доктору Р. И тот и другой внушают полное доверие, и я уверен, что они помогут тебе разрешить твои затруднения со здоровьем».

Письмо отца лежит в кармане брюк. Брюки лежат на стуле. Медсестра наклоняется надо мной и делает инъекцию.

Волшебный шприц, волшебное вливание, помогите мне. Пусть, когда я засну, невидимое божество возьмет у меня ребро, и я проснусь Евой до кончиков ногтей. Сейчас я еще в самом начале, все еще зыбко, я подсчитываю свои маленькие победы, я еще не вышел на свет. Но шелк моего первого бюстгальтера греет мне душу, и я себе позволяю одинокие развлечения. Я покрываю ногти опаловым лаком, рука у меня дрожит, движения неловки, и такие же дрожащие сцены всплывают из моего детства: на берегу реки плачет маленький мальчик, он завидует ярко-красным ноготкам своей маленькой соседки. Голос моей матери: «Мальчики не красят ногти!»