Марен Мод - Сальто ангела

Но он в страхе отступает.

Он исчез, и я слышу за спиной его шаги: вот он бежит по коридору, ногой распахивает дверь в спальню и будит маму бешеным криком:

— Этот ребенок сошел с ума! Ты меня слышишь?

Он закрыл за собой дверь, и теперь до меня доносятся только приглушенные обрывки фраз. Я не могу разобрать, но истерический голос отдается у меня в голове.

— Я тебе говорю, что он сумасшедший!

Быстро раздеваюсь и смываю краску. Я весь дрожу. Каждый нерв наэлектризован, и я не могу справиться со своим телом.

Я спешу натянуть пижаму, путаюсь в штанинах, чуть не падаю, криво застегиваю пуговицы куртки, скрываюсь у себя в комнате и жду того, что должно произойти. Поскольку на этот раз что-то должно произойти. Он понял, что его сын подражает женщинам и ночью, тайком, предается непристойным играм.

Я прислушиваюсь к тому, что творится за тонкой перегородкой, разделяющей наши комнаты. Мне кажется, ему не удается разбудить маму. Она старается его успокоить, не вполне понимая причину его волнения.

Слов почти не разобрать, но время от времени до моих бедных ушей долетает рев отца:

— Он сумасшедший! Сумасшедший! Сумасшедший!

Я сжался в ожидании на кровати. У меня болит живот, все болит, я застыл от страха. Они не только изобьют меня сейчас, но завтра… Завтра они расскажут об этом всему кварталу… Подтвердится то, о чем все уже давно догадываются. Сын Маренов — педераст, травести, он переодевается девочкой… Он сумасшедший… Завтра будут показывать на меня пальцем, смеяться за моей спиной… Начнут друг другу пересказывать, и слух дойдет до одноклассников… «Ты знаешь этого типа? Он тайком переодевается женщиной. Отец застал его в одежде матери… Он действительно сумасшедший…»

Сумасшедший… сумасшедшая… Такой приговор прокричал мне отец. Сумасшедший, как и он. Может быть, это и есть правда обо мне.

Я унаследовал отцовское безумие. Как и его, меня потащат в больницу, будут обследовать мой мозг, ощупывать член, объяснять, что этот жалкий кусочек плоти и есть мужской орган, а все остальное — просто безумие. Безумие… безумие… Они могут посадить меня в психушку.

От страха я так сильно сжал зубы, что рот одеревенел, я не могу его открыть.

Наступившая вдруг тишина поражает меня. Крики смолкли. Никто не открывает дверь. Почему? Говорят так тихо, что я не слышу? Думают, какое решение принять?

Прижавшись ухом к стене, я пытаюсь догадаться, как станут развиваться события. Кроме служанки, которая приняла все за шутку, никто меня не видел до сих пор в женских трусиках и лифчике, никто не заставал в этом смешном положении. Я должен освободиться от своего стыда, а для этого мне нужен шок, встряска. Пусть они придут и поговорят со мной, пусть отругают или изобьют. Но пусть что-нибудь произойдет, как-то все объяснится. Нужен скальпель, чтобы вскрыть нарыв, который зреет долго, на их глазах, а они отказываются его замечать.

Но они не придут. Они заснули в своей большой кровати, в нескольких метрах от меня, им нет дела до моего стыда. Они бросили меня одного, оставили на растерзание тишине и бессоннице.

Опять ничего. Как затравленное животное в ночи, меня осветили фарами. Вспышка. Потом снова темнота.

Утром я встал первым, первым вышел из дома и пришел первым задолго до начала занятий.

Урок математики, дежурство, урок немецкого.

Я ничего не понимаю. Мои глаза воспалены от бессонницы и невыплаканных слез. Я возвращаюсь домой обедать.

Мама подает на стол, я передаю хлеб. Папа, как обычно, отсчитывает свои пилюли. Целая аптечка лежит перед ним на тарелке. У него обычное серое лицо. Все как всегда, все как прежде. Молчание опять вступает в свои права.

Проходят дни, страдания притупляются. Я виновный без суда, без приговора, без наказания.

Стало ли им все ясно той ночью? Еще много лет я буду задавать себе этот вопрос.

В глубине души я хочу, чтобы они молчали, оставили меня с моим стыдом, не обнажая его. С другими родителями моя жизнь могла бы измениться с той ночи. Но не с ними. Я просто еще одно безумие в семье. Еще одна неприятность, которую надо положить вместе с прочими в семейную копилку. К тому же слишком сложная и опасная, чтобы извлекать ее на свет. Мой дедушка-крестьянин, пожиратель гусей и детей, говорит, что я — «часть Божьего наказания, обрушившегося на семью». Такое же, Как смерть Луизы, ее слабоумный сын, постоянные угрозы самоубийства отца. Часть этого странного проклятья, которое или убивает, или дает жизнь незавершенным существам. Смерть, уродство, безумие и я… последняя вспышка гнева Создателя, бесполезный осколок его творения.