Алан Беннетт - Голы и босы

С огорчением наблюдая экспансию ненавистного цвета в зеркальце пудреницы — пудреницу миссис Рэнсом теперь держала в ванной в качестве единственного зеркала в доме, — мистер Рэнсом проклял бандитов, навлекших на него такое унижение, а лежавшая на раскладушке миссис Рэнсом размышляла о том, что из постигших их утрат отнюдь не самой безболезненной были маленькие супружеские обманы.

Страховая компания, как узнала миссис Рэнсом, не соглашалась платить за прокат музыкального центра (который, по мнению страховщиков, не был предметом первой необходимости), но телевизор взять на прокат за их счет было можно. Поэтому однажды утром миссис Рэнсом пошла и выбрала самую скромную модель, какая только была в магазине, и заказала установку днем того же дня. Прежде она никогда не смотрела дневные программы: мешало сознание, что есть дела и поважнее. Но телевизионный мастер, уходя, оставил телевизор включенным: передавали ток-шоу, в котором расплывшаяся американская пара отвечала на вопрос чернокожей дамы в брючном костюме: как они налаживают сексуальные отношения?

Супруг, плюхнувшийся в кресло и державший ноги враскоряку, описывал, «чего именно — как он выразился — ждет от своего брака», настолько детально, насколько позволяла ему брючная дама, тогда как жена, сложившая руки и сжавшая колени и выглядевшая бы чопорной, если бы не тучность, говорила, что «не дает никаких советов, но муж не признает дезодорантов на рабочем месте».

— Возьмите на заметку язык тела, — посоветовала брючная, на что публика (озадачив миссис Рэнсом, которая знать не знала, что такое «язык тела») ответила хохотом и насмешками.

Чего только люди не делают ради денег, подумала миссис Рэнсом и выключила телевизор.

Следующим полуднем, придя в себя после дремы в бин-беге, она снова включила телевизор и обнаружила на экране точно такую же программу, с точно такой же бесстыдной парой, с точно такой же ржущей и глумливой публикой и с прохаживающейся между гостями ведущей с микрофоном в руках — на этот раз ведущая была белой, но столь же невозмутимой, как вчерашняя, и столь же безразличной к разнузданности гостей — даже, как показалось миссис Рэнсом, поощрявшей их в этой разнузданности.

Все эти телеведущие — миссис Рэнсом стала смотреть передачи регулярно — были крупные, наглые особы и, на взгляд миссис Рэнсом, беспредельно самоуверенные (они полагают, подумалось ей, что именно это и называется авантажность; она бы даже посмотрела это слово в словаре у мистера Рэнсома, но не была уверена в его написании). По именам их можно было принять за мужчин: Робин, Бобби, Трой и еще Тиффани, Пейдж, Кирби — какие ж это имена, удивлялась миссис Рэнсом.

Начать с того, что телеведущие и их публика объяснялись на языке, миссис Рэнсом малопонятном: «родительство однополых пар», «интимное взаимодействие», «приемы синхронизации возбуждения», «позиция сзади». То был язык откровенных признаний и безграничного панибратства. «Догадываюсь, к чему ты клонишь, — говорили они, хлопая друг друга по плечу. — Знаю, где собака зарыта».

В передаче фигурировала Фелисия, которой требовалось долгое и нежное соитие, и ее муж Дуайт, которому хотелось всего и сразу, но у которого отсутствовали необходимые навыки. По общему мнению, супругам необходимо было откровенно поговорить друг с другом, и здесь, перед этой глумливой, охочей до жареного публикой, они и решили это сделать; наконец, уже перед титрами, последовал поцелуй в диафрагму: чуть ли не повалившись друг на друга, они буквально склеились ртами под одобрительный гогот присутствовавших, в то время как ведущая глядела на них с грустной, мудрой улыбкой. Она сказала: «Спасибо всем», а пара все целовалась и целовалась.

К чему миссис Рэнсом никак не могла привыкнуть, так это к тому, как хладнокровно — без тени смущения — держались участники шоу и как никому из них никогда не бывало попросту стыдно. Даже если темой передачи была застенчивость, никто из приглашенных не бывал застенчив в том смысле слова, в каком понимала его миссис Рэнсом; никто не конфузился, не было недостатка и в беспардонных ораторах, готовых сорваться с места и похвастать парализующей их робостью и нелепыми последствиями, к которым приводили одолевающие их стеснительность и скромность. Сколь бы личной, даже интимной, ни бывала затронутая тема, никто из этих бодрых крикунов не испытывал ни малейшей неловкости. Напротив, они, казалось, соревнуются в том, кто сознается в более вульгарном и непристойном поведении; одно вопиющее признание затмевало другое, а публика отвечала на очередную исповедь все более дикими воплями и гиканьем, выкрикивая советы кающимся и подзуживая их, чтобы они выложили что-нибудь еще — покруче.