Владимир Кунин - Ночь с ангелом

В ту пятницу у Фирочки был внеплановый выходной – отгул за переработку часов. Она воспользовалась свободным днем, наготовила вкусностей, посадила Любовь Абрамовну в «Запорожец», сама уселась за руль, и поехали они в направлении Кингисеппа, где в пятидесяти шести километрах от Ленинграда, за высоким каменным забором, украшенным сверху достаточно изящными спиралями из колючей проволоки, «перевоспитывали» несовершеннолетних правонарушителей.

Авось да и удастся повидаться с мальчиком… А нет – так хоть выплакать бы разрешение на передачку. Добро бы – обычная колония, так нет же – «усиленного режима». Тут хоть вой, хоть головой об стенку бейся!… «Не положено».

Это если бесплатно. По закону.

А за пятьдесят рубликов, говорят, вполне возможно. А за семьдесят пять – даже с предоставлением спецкомнатки для свиданий с родственниками заключенного…

Серега приехал с работы домой, прочитал Фирочкину записку и стал разогревать на плите кастрюлю с куриной лапшой.

Тут и зазвонил телефон.

Сергей Алексеевич поднял трубку, сказал:

– Слушаю.

А из трубки – Ваня Лепехин:

– Серега, ты, что ли?

И голос такой – вроде бы и веселый, и немного нервный.

– Я, дядя Ваня. Кто же еще?

– Ай точно! – обрадовался Лепехин. – Кому еще-то быть?! А Фирка с Любашкой в дому?

– Нет. К Толику в колонию поехали.

– Ага… Я тоже позавчера к ему ездил – меня и на порог не пустили, бляди. Так я на х… и вернулся с колбаской московской и пряниками мятными. Он же эти прянички ну, жуть, как любил!… Бывало, придет к нам в ателье и… Ну, я и решил, чего ж я, бля, вместо деда-то Натана не могу своему крестничку мятных пряничков привезти? А мне, мать честная, от ворот поворот!

– Спасибо, дядя Ваня. За все, за все вам спасибо.

– Ой, да не шел бы ты на х… Серега! Чего мелешь-то, бля?! Какие «спасибы»?!! Ты вот чего, слушай, Серый… Фирка с Любочкой вернутся – передай, звонил, мол, Ваня Лепехин, попрощаться хотел.

– Уезжаете, дядя Ваня? – насторожился Серега.

– Ага, Серега. Уезжаю.

– Надолго?

– Дык, как сказать?… Видать, навовсе.

– Это как?… – похолодел Серега.

– Дык, очень просто, – незатейливо ответил Ваня Лепехин. – Чего Натану, тестю-то твоему, передать?

Трясущимися пальцами Серега выключил газ под кастрюлей и попытался спокойно сказать:

– Дядя Ваня… Вы, наверное, с утра приняли немного… Так вы прилягте, поспите пару часиков, а к тому времени Фирочка и Любовь Абрамовна вернутся и позвонят вам. А хотите, я могу сейчас к вам приехать? Может, помочь чего…

– Сережка, хошь я тебя рассмешу на х…? – весело спросил Ваня Лепехин. – Дык, я как начал те бумаги на Толика оформлять, как закрутили меня по энтим е…м конторам, так я всю пьянку и забросил, мать честная! Две недели маковой росиночки в роте не было! Вот, может, счас на посошок приму полторашечку и поплыву потихоньку к Натанке, к другу моему сердешному… А Алешке, артисту нашему, напиши – дядя Ваня больше на него обиду не держит… Пусть кажный будет там, где он хочет. Как я.

…Уплывал Иван Павлович Лепехин к своему закадычному дружку Натану Моисеевичу Лифшицу в том же крематории, даже в том же самом маленьком зальчике номер три.

Только в закрытом гробу.

Потому что, если ты стреляешь себе в рот из охотничьего ружья двенадцатого калибра крупной картечью, полголовы тебе разносит во что-то ну совершенно неузнаваемое.

И людям, провожающим тебя в последний путь, на это смотреть абсолютно невозможно. Провожающих тоже нужно жалеть…

По всей вероятности, я уже некоторым образом адаптировался к своим частым «входам» в рассказ моего соседа по купе Ангела-Хранителя. А также с гораздо меньшими нервными потерями стал «выходить» из его истории о Самошниковых и Лифшицах в нашу сиюсекундную железнодорожную реальность «Красной стрелы», раскаленно пронзающей густую ночь, лежащую на московско-петербургских рельсах.

Теперь повествование Ангела перестало напоминать мне «рабочий» просмотр отснятого, наспех и хаотически подложенного, еще не смонтированного материала с черновой фонограммой в маленьком зальчике студийной монтажной.

Восприятие истории в целом стало похожим на просмотр уже не отдельных кусков будущего фильма, а почти сложенного телевизионного сериала с обязательными перерывами на дурацкую рекламу с препошлейшими текстами.

Только вместо рекламы из этой «ангельской», достаточно жесткой драматургии, из ее жутковатых сюжетных глубин на поверхность реального места и времени, в наше купе, вдруг выныривал я сам!