Владимир Кунин - Коммунальная квартира

— В пятом.

— И мы.

— Здорово! — сказала Машка.

Мы немножко постояли, не зная, о чем говорить.

— Дедушка! — крикнула Машка. — Все?!

Дедушка посмотрел на нас с Мишкой, махнул рукой и сказал:

— Все. Иди мойся и переодевайся... Я еще здесь с Андрюшей покурю.

— Пошли? — сказала нам Машка.

Мишка подошел к Андрею Николаевичу:

— Андрей Николаевич, можно мы с ней пойдем?

— Валяйте, братцы! Я за вами зайду в гардеробную.

А потом мы шли домой. Пешком. Мы сначала проводили эту Машку с дедушкой и немного постояли около их гостиницы. Поговорили о том о сем.

Я-то больше молчал, а Мишаня показал себя в лучшем виде. Нет, это честно. Без смеха. Я за него даже ни разу не застеснялся. Он только слишком часто повторял: «Точно, Вовка? Пусть Вовка скажет! Вот Вовка знает! Да, Вовка?» Будто он врал и просил меня подтвердить, что не врет. Но если бы он даже и врал, я бы все равно его не выдал. Во всяком случае, при этой Машке. Может, потом я бы его и треснул или сказал бы что-нибудь, но при посторонних...

Так что ему совсем не нужно было все время лезть ко мне. Тем более что он говорил правду. И этими своими дурацкими вопросами он мне ужасно мешал про что-то думать! Честно говоря, я и сам не знал, про что я думал. А может, я и не думал? Может, просто так... Со мной это часто бывает. Вроде стою, участвую в разговоре, даже что-то сам говорю, нет-нет да и засмеюсь чего-то, а в голове так медленно-медленно совсем другое плавает. Или про маму, или про того же Мишку, или про себя, или еще про что-нибудь. А теперь еще и про Андрея Николаевича стало думаться... Про разное. И главное — жутко несвязно. Ну, как сон: смотришь про все на свете, особенно к чему сам имеешь отношение, даже полетаешь немного (я такие сны больше всего люблю!), а начнешь рассказывать кому-нибудь и сам вдруг понимаешь, что никакого рассказа не получается. Неинтересно это чужим. И перестанешь. Только скажешь: «И так далее...», потому что ведь закончить как-то нужно. А человек, который тебя так вежливенько слушал, — обрадуется и тут же завопит: «А вот мне вчера снилось!..» Но тут уж тебе становится неинтересно. И поэтому я теперь сны никому не рассказываю.

А тем более когда стоишь, говоришь о том о сем, а в голове у тебя вроде сна, и ты немножко не здесь, а совсем-совсем в других, и даже сразу в нескольких разных местах. Тогда я обычно почти ничего не слышу, а только слышу последнее слово каждого. Вот как сейчас, у гостиницы. И поэтому очень злюсь, когда меня про что-то спрашивают и мне нужно возвращаться оттуда. Из тех разных мест.

Но на Мишку я злился не очень. Мишке действительно нужно, чтобы я его подтверждал. Он даже когда правду говорит или что-то хорошее делает, все равно в себе не уверен. Какая-то у него такая неуверенность. Нет, серьезно, у него это ужасно развито! Я только удивляюсь всегда: как этого никто не понимает?

Между прочим, я такую штуку даже у взрослых частенько замечаю. Особенно когда кричат друг на друга или ссорятся. И мне их всегда так становится жалко! Особенно за то, что я это понимаю.

Мне вообще кажется, что я про взрослых иногда понимаю больше, чем им этого бы хотелось. И самое странное — больше, чем мне хотелось бы этого самому!

Поэтому я не очень-то люблю что-нибудь неожиданно понимать про взрослых. Когда дело касается Мишки, тогда все ясно. Мишка не взрослый. У нас сейчас начинается самый трудный возраст. (Это Мишкина бабушка моей маме в ванной говорила. Мы с Мишкой сами слышали.) Так что Мишке ничего не грозит. Этот трудный возраст пройдет, и будь здоров! А со взрослыми дело гораздо хуже: у них он уже прошел, и надеяться им особенно не на что...

Когда мы вернулись домой, Елена Ивановна выглянула из своей комнаты и, ни к кому не обращаясь, сказала:

— Прекрасно! Ночные прогулки очень укрепляют неокрепший детский организм...

Мы с Мишкой, конечно, ничего не ответили. А Андрей Николаевич вежливо сказал:

— Они со мной в цирке были.

И тут Елена Ивановна вдруг так заулыбалась, что мы с Мишкой прямо рты разинули. Она никогда так не улыбалась.

— Ах, с вами?.. — пропела она. — Что же вы, шалунишки, молчите? Я уж думала, что вы одни куда-нибудь отправились... Они у нас такие самостоятельные.

Вот это да! «Шалунишки», «у нас», «самостоятельные»!!! Что это с ней? Может быть, она уже раскаялась?

Но тут вышла Мишкина бабушка, и Елена Ивановна сразу скрылась за своей дверью.

— Они вас не замучили? — спросила Мишкина бабушка. — Они кому хотите могут голову задурить.