Владимир Кунин - Клад

Он напрямую проскакивал дворы и палисадники, перелетал через заборы, врезался в огромные лужи, вздымая стены грязной воды, и вообще совершал невероятные мотоциклетные чудеса, которые не снились чемпионам. Ибо отчаяние, движущее нашими героями, намного превышало технические возможности этого транспортного средства.

— Прокурора! — яростно хрипел Михаил.

— Требую прокурора! — явно подражая кому-то, вопил Генка, стоя в полный рост за спиной Михаила.

— Только к прокурору!!! — злобно рычал Петрович из коляски, прижимая к груди старый китайский термос с отвергнутым золотом.

— Ваша жалоба совершенно обоснованна, — сказал им районный прокурор и потряс большим, густо исписанным листом бумаги. — Если факты, указанные здесь, подтвердятся, виновные получат очень строгие взыскания, невзирая на занимаемые должности и прошлые заслуги. Как сказал Петр Великий: «Прокурор — око государево». Перед законом все равны. — Райпрокурор оглядел термос, золото на столе и добавил: — Кстати, по закону вы были обязаны сдать государству найденные ценности в течение двенадцати часов с момента их обнаружения. Однако, руководствуясь тем, что ряд ответственных лиц создали вам невозможные условия для соблюдения сроков сдачи, мы вас к ответственности привлекать не будем.

— И на том спасибо!.. — поклонился ему Петрович.

— Не за что, — сказал прокурор. — Я руководствуюсь только законом. Жалоба ваша будет рассмотрена в установленные сроки.

— Это когда? — спросил Генка.

— Обычно все зависит от существа дела. В данном случае проверка фактов и выводы займут не более десяти суток. Случай, честно говоря, примитивный: бюрократизм, бездушие и безответственность.

— Я хочу умереть... — тихо сказал Михаил.

— Что? — не расслышал прокурор.

— Ничего, ничего. Все в порядке, — улыбнулся прокурору Генка и обнял Михаила за плечи.

— А как быть с золотом? — наливаясь гневом, спросил Петрович.

— Беречь как зеницу ока! — строго сказал районный прокурор.

— Я хочу умереть... — стонал Михаил, пока Генка и Петрович бережно усаживали его в мотоциклетную коляску.

Они застегнули его клеенчатым пологом по самую грудь. И в нерешительности встали у мотоциклетного руля.

— Ты умеешь? — спросил Петрович, указывая на мотоцикл.

— Не боги горшки обжигают. Попробую, — ответил Генка.

— Нет. Тогда давай уж лучше я буду пробовать, — решительно сказал Петрович. — Я когда-то на целине ездил на этой хреновине. Лет тридцать пять тому назад...

Тридцатипятилетний перерыв в вождении мотоцикла оказался ощутимым, скорость их движения была не более семи километров в час.

Генка сидел за широкой спиной Петровича, а одной рукой заботливо поддерживал голову Михаила.

— Мишку надо срочно к врачу. Он совсем загибается! — шептал Генка на ухо Петровичу.

— С Божьей помощью привезем его ко мне — позовешь свою тетку Веру.

— Тетя Вера счетовод, а не врач! А в Мишкином состоянии...

— В его состоянии счетовод нужнее. Позовешь Веру. Понял?

Петрович сказал это так сурово и непреклонно, что Генка только плечами пожал.

В квартире Петровича на высокой кровати лежал Михаил с компрессом на лбу. Около него сидела Вера, гладила его и ласково шептала:

— А мы уж с Ксенией Мухаммедовной прошлой ночью ужас что себе вообразили...

... За кухонным столом распаренный Петрович глушил третью бутылку пива, а Генка держал на коленях маленькую Юльку и поил ее чаем.

— Поросенка кормила? — тихо спросил он ее.

Рот у Юльки был набит тортом, и она только утвердительно кивнула.

Петрович посмотрел на пустые кухонные полки, на два туго набитых чемодана, стоявших на полу, и спросил:

— А это что?

— Собрались мы с Веркой за вами ехать, — объяснила Ксения Мухаммедовна. — В Сибирь или куда теперь душегубов-то отправляют?..

— Декабристки. Дурищи стоеросовые, — сказал Петрович.

Ксения Мухаммедовна рассмеялась и поцеловала Петровича в лысину.

Генка вытер Юльке физиономию и невесело усмехнулся:

— Интересное кино. Пойти Мишке рассказать, что ли...

— Сиди, — не пустила его Ксения Мухаммедовна. — Он еще в себя не пришел.

— Вот у меня теория есть, — сказал Генка, засовывая огромный кусок торта в рот. — Эти сорокалетние, или около того, они вообще слабые сейчас. Все.

— Это еще почему? — недовольно спросил Петрович.

— Объясняю. Вот у вас, Петрович, уже все было — и война, и целина, и любовь... жизнь — будь здоров! Вас ничем не напугаешь. У нас, молодых, все впереди. Мы сегодня четко знаем, чего хотим — чтобы нам не врали! А вот такие, как Мишка, которым по сорок, — они слабоваты. Они вашей жизни не нюхали и в нашем возрасте свою жизнь проморгали да промолчали. Всего боятся, интересы ерундовские, хватки никакой. У кого всякие там инфаркты, язвы желудков, склонность к этому делу? У сорокалетних! И одиноких среди них больше всех. У них нет четко выраженных позиций, и вообще...