Владимир Кунин - Пилот первого класса

— Хорош?

— Хорош... — говорит. И вдруг так раздраженно и нервно спрашивает меня: — Я вот что хочу знать: понимаешь ли ты, что вечно так продолжаться не может? Ну обманул ты прошлую комиссию... Ну черт с тобой, обмани еще одну!.. А дальше?

— Ладно тебе... — говорю. А сам думаю: «А верно, что дальше-то?..»

— Мне-то ладно... — говорит она. — Не криво? Посмотри оттуда.

Я посмотрел и говорю:

— Нормально.

— Ставь стул, — говорит. — Садись.

Я сел. А она снова:

— Так что будет дальше?

Ну тут, честно говоря, я не выдержал! И как рявкнул:

— Я тридцать лет отлетал! Что ты мне прикажешь делать?! Клубникой на рынке торговать?.. Я летать должен! Летать! Я летчик...

— Летчик, летчик... Самый лучший, самый смелый, самый опытный. Что там еще про тебя по праздникам говорят? Не помнишь?

Тут я даже растерялся... Ну надо же такое сморозить!..

— Что я, сам про себя это говорю, что ли?

— Нет. Но раз уж ты «самый смелый», то встань хоть раз и скажи: «Граждане! Может, когда это все и было, а сейчас мне летать уже невмоготу. Спасибо за компанию, извините, если что не так».

— Спятила, дура старая?!

У нее даже вроде бы ноги подкосились. Опустилась она на диван, лицо ладонями потерла и таким усталым голосом говорит:

— Это точно... Я старая дура, а ты у нас самый лучший, самый опытный. Учи свою таблицу, воруй свое счастьице...

И так мне ее жалко стало, что прямо слезы подступили.

Взяла она указку и говорит:

— Закрой правый глаз.

Я прикрыл ладонью глаз и жду, когда она ряд назовет. А она вдруг тихо-тихо говорит:

— Почему-то Миша Маслов мог уйти вовремя. Не учил эту таблицу наизусть...

— Правильно, — говорю. — Миша мог уйти... Ушел. Ушел и умер. А я не хочу уходить. Я не хочу умирать... Слышишь?!

И тут мне уже не ее, а себя жалко стало — просто и не высказать! Сижу как дурак на стуле, глаз рукой прикрыл...

Надежда промолчала, дала мне отдышаться и говорит:

— Я бы на твоем месте без второго пилота вообще не летала бы.

Я встал со стула и твердо, спокойненько ей говорю:

— Не твое дело.

Она подняла голову и так удивленно на меня посмотрела, будто увидела впервые или узнала про меня что-то такое, о чем и подозревать не могла.

— Ах, не мое дело?! Теперь это не мое дело?.. А если в один прекрасный день я окажусь почтенной вдовой на персональной пенсии! Это будет мое дело?! Этого ты хочешь? Этого?..

Меня такое отчаяние взяло:

— Да где я возьму тебе второго пилота?! Где? Соломенцева, что ли, мне просить?..

— Ладно, садись, — махнула рукой Надя.

Я сел.

— Ряд хорошо видишь?

— Ничего... — неуверенно ответил я.

— Какая буква? — Надежда ткнула указкой, кажется, в третий ряд.

— «Ша»...

— Правильно. А эта?

— «Эн»...

— Правильно. Эта?

— Черт... Забыл вроде... — пробормотал я.

— Забыл, забыл! Помнить нужно: третий ряд сверху, четвертая буква справа — «эм»! Понял?

Я повторил про себя несколько, раз расположение буквы «эм» и говорю ей:

— Слушай, Надь... А Соломенцева только на время от полетов отстранили или совсем о машины сняли?

— Не знаю.

— Ладно!.. Давай все сначала, — сказал я и снова прикрыл глаз ладонью.

— Четвертый ряд снизу, пятая буква слева?

«Ах, права моя Надюшка, права!.. Что же дальше будет?..»

— Ты меня слышишь? Четвертый ряд снизу, пятая буква справа.

Я поднял глаза на потолок, представил себе все расположение букв на таблице и вспомнил.

— «Ю», — говорю.

— Правильно...

Вот ведь гадость-то! Недавно я поймал себя на том, что любой командный тон, от кого бы он ни исходил, подавляет меня. Вызывает желание оправдаться в чем-то, доказать свою невиновность. А еще противнее, что мне сразу хочется, чтобы человек, который по каким-то причинам командует мною, стал бы со мной, именно со мной, в силу какой-то самому мне неведомой моей исключительности, говорить запросто. Это отвратительно льстит мне, и я начинаю незаметно к нему подлаживаться. Незаметно для него и до отвращения заметно для самого себя. Однако если он не полный болван, то подозреваю, что и для него заметно. Тогда совсем худо.

Но в таком состоянии я пребываю до определенного момента. Точнее, до неопределенного момента. Вдруг мне становится на все наплевать, и я стихийно начинаю сопротивляться этому человеку и его попытке говорить со мной командным тоном. Происходит просто извержение бешеной, абсолютно не направленной ярости, никого не пугающей, а только раздражающей людей против меня.