Андрей Рубанов - Жизнь удалась

Заложив в конце череды домов дикий вираж, адский механизм взорвал еще сто метров жидкой дороги и остановился возле нужной калитки. Братовья спрыгнули, сплюнули, перевели дух.

– Ну как тебе? – гордо спросил Федот, ударяя коричневой ладонью в горячий борт машины.

– Моща, – оценил московский капитан, наслаждаясь видом своего брата, абсолютно счастливого.

– Мужику машина – жена вторая, – провозгласил Федот. – Пошли в дом.

В сенях старший брат критически оглядел наполненный бутылками рюкзак капитана и выругался.

– Ты зачем опять водку привез?

– А что, не надо было?

– Трактористы водку не пьют.

Федот тяжело сел на лавку – вдруг обнаружились его годы, стал заметен давно разменянный пятый десяток, – нагнулся, пошарил и с хитрым выражением лица поместил в центр стола пятилитровую емкость.

– Смотри сюда. Это – картофельный. Шестьдесят градусов. Пьется, как вода. Потом сразу падаешь. Но улетаешь. Падаешь, но улетаешь, понял?

– Понял.

– Есть еще яблочный. Это вообще смерть! А у Федьки – два жбана свекольного, его американским спиртометром мерили – зашкалил, понял?

– Понял. Налей, что ли.

– Не, без Федяни не начнем. Не спеши вообще. Молодой – поэтому спешишь. И еще – городской, поэтому тоже. На хрен здесь, в мягкой деревне, твоя спешка? Успокойся. Щас все будет. Посидим, покурим, потом жена с работы придет, перекусить нам сделает, потом еще посидим, покурим и поедем. Как раз баня протопится… А что там сейчас, в твоих Москвах?

– Нормально.

Федот вздохнул, оглушительно поскреб колючий серебристый подбородок.

– Я всю жизнь мечтаю туда на танке съездить. В Москвы. Когда в девяносто первом по телевизору бардак увидел, я сразу на трактор – и в военкомат рванул. Я, говорю, танкист природный, старший сержант запаса, отличник, значкист ГТО, давайте танка – и на Москвы!.. А мне говорят – иди, не нужен, без тебя разберутся. Ты понял, твою мать, братан? Не нужен! Ладно, говорю, хрен с вами, не нужен – так не нужен. Возвернулся до дома. И что ты думаешь? Проходит два года, включаю телевизор – опять бардак, братан! Стрельба, твои друзья-менты суетятся… Глаза бы не глядели! Я, понятное дело, опять на трактор и в военкомат. Что, говорю, бляди, кто был прав? Говорил я вам давеча – давайте танк и поехали. Не дали, а теперь опять в Москвах революция! И что ты думаешь, братан? Опять меня завернули, танка не дали, еще и дураком назвали… И загадал я вот чего: бог троицу любит, если в третий раз бардак в Москвах по телевизору увижу, я к военкому не пойду, ну его в жопу, такого военкома… и танка просить не стану! А сяду на трактор – и поеду! Главное ведь чего: ужас навести, а дальше люди сами успокоятся…

Федотову историю капитан слышал неоднократно. Всякий раз, когда приезжал на родину. И всегда делал вид, что она ему в новинку. Брат рассказывал о событиях начала девяностых так, словно они случились месяц назад. Эту особенность памяти капитан замечал много раз у совершенно разных людей и у самого себя тоже. Бурные, голодные и бестолковые девяностые запомнились детально, в мельчайших подробностях, тогда как сравнительно тихие и благополучные нулевые прошли сплошной чередой одинаковых дней, недель и месяцев.

– Так был же, – возразил капитан, стараясь не улыбнуться, – был же третий бардак! Девяносто восьмой год! Дефолт!

– А, – пренебрежительно отмахнулся Федот. – Разве это бардак? Недоразумение. Подумаешь, дефолт. Доллары подорожали. Мне-то что с этих долларов? Я с людей тогда натурой брал. Салом и картошкой. И сейчас беру.

Тут в дом бесшумно вошла супруга Федота Варвара, некогда отбитая у киномеханика невеста, красавица, за двадцать лет замужества обратившаяся из кругленькой девчонки в пышную бабу с фантастическим задом и чрезвычайным избытком глаз, губ, щек, плечей, волос и всего прочего. Федот ее любил – за красоту и еще за то, что она была воспитана в крестьянской строгости и, пребывая подле мужа, всегда смотрела в пол. Впрочем, могла и сковородкой по лбу заехать.

– Это! – позвал Федот. – Сообрази нам колбасы и сыра. Прямо щас.

Варвара улыбнулась капитану – они почти не знали друг друга, виделись раз в год, она его стеснялась; деревенские жены деревенских мужиков всегда немного стесняются городской родни.

– Совсем ты ополоумел, – тихо сказала она мужу. – В доме колбасы отродясь не бывало. И сыра тоже.

– Чего же нам пожевать?

– Сало есть. И чеснок. И помидоры. И огурцы соленые. Полкролика еще осталось, со вчера. Яйца…