Елена Одинокова - Жених

Я достаю пачку “парламента”, выщелкиваю сигарету.

Где-то орет баба:

— Он не приставай! Отвали! Ааааа!

Охранник дает мне прикурить. Я глубоко затягиваюсь и выдыхаю колечки дыма в пахнущую сиренью ночь.

— Помогите! — голосит тетка. — Помогите, убивают! Вызовите милицию!

— Вызвать? — Охранник вопросительно глядит на меня.

— Не надо.

Я иду вдоль забора, спотыкаясь о торчащую из земли проволоку и арматуру. Где-то там слышны мужские голоса, кто-то матерится, баба воет не переставая.

— Заткнись! — говорит кто-то. — Все, пошла отсюда. Сама не понимаешь, во что лезешь.

Внезапно вылетает Таня или Катя, ее словно выхаркнули из стены.

— Помогите! — Она кидается мне на шею. — Вызовите милицию!

Ее волосы лезут мне в рот, ноги подгибаются, морда заревана.

— Вызывайте, что вы стоите? — Она роется в сумочке. — Какой тут адрес?

Я отталкиваю тетку и ныряю в проем.

— Саша-джян! — визжит Бахти.

Хуршед лежит на земле, его нехотя пинают четыре мужика лет тридцати. Замечают меня, подходят вразвалочку. Один сообщает:

— Он к русской девушке полез. Ну, вы понимаете.

Я киваю.

— Мы же не хотим, чтобы он ее под нашими окнами изнасиловал, задушил и спать рядом завалился.

— Не хотим, — подтверждаю я.

— Пусть это будет ему уроком, — говорит другой.

Бахти зачем-то нагибается, шарит пальцами в грязной траве.

— Ссука, блять! — Он взвивается как чертик и чиркает мужика по горлу. — Сука, убью!

— Совсем, что ли? — Парень зажимает шею. — Блять, уберите этого чурку!

Бахти мечется между парнями, вырывается, пытается сделать кому-то подсечку, его валят на землю и стелят ногами — по ребрам, по яйцам, по печени. Раненый въезжает ему носком ботинка в челюсть:

— Все, хватит.

Он подходит ко мне, протягивает скользкую от крови руку:

— Короче, нас тут не было.

Я пожимаю плечами.

— Мы не хотели, ты же понимаешь. Пацан еще.

Они исчезают в проеме один за другим. На пустыре тихо, ветер шелестит пакетами, вдоль забора не спеша трусит большая крыса. Их тут, наверное, много, не боятся людей. В области я как-то заглянул к таджикам в бытовку, а там в старом кресле кошка спит. Пригляделся — еж! — это же крыса, здоровенная, как кошка. Показал Хуршеду, он схватил плоскогубцы — первое, что под руку попалось — и шею ей прижал. Она пищит, царапается, хвостом дергает. Я ее сначала отверткой проткнуть пытался — не попал, потому что она елозила туда-сюда. Тряпкой руку обмотал, чтобы не укусила, и начал этой крысе башку откручивать. Мягкое, хрустит. Я не садист какой-то, но не отпускать же ее просто так? Бахти проснулся, смотрит на нас и говорит: “Ей же больно”. Как будто сам никогда баранов не резал и курам головы не сворачивал. А кресло пришлось выбросить, крыса его обмочила.

Я правда не хотел, чтобы все случилось ТАК. Я об этом как-то не подумал. Нужно перезвонить боссу.

— Промысловский, отдыхаешь? Чурок своих отправил?

— Еще как отправил.

— Вот и чудно.

Хуршед лежит неподвижно, мордой вниз. Я просовываю пальцы за воротник его рубашки, чтобы нащупать пульс. Он шепчет:

— Руки убери, да?

Потом со стоном поднимается на четвереньки, встает, расправляет плечи. Отряхивает землю с колен, поправляет челку. Ему даже в пятак не дали — наверное, сразу кверху жопой лег, чтобы уйти с минимальными потерями.

— Бахтиер, вставай. — Я тормошу мелкого.

— Не хочу. — Он морщится как капризный ребенок.

— Хоть ногами пошевели.

— Зачем? — Бахти скребет землю подошвами кроссовок.

— Ну, слава богу.

Хуршед отходит подальше от забора:

— Алло, Наим?

Наим, хуим. Я осторожно беру Бахти за руки и тяну на себя.

— Не надо, больно. — Его губы медленно вспухают, темнеют, истекают соком, как треснувшая черешня. — Посмотри, зубы шатаются?

— Не плачь, детка, мы тебе золотые вставим. — Я сую ему палец в рот — вроде не шатаются. Надеюсь, челюсть не сломана, как ему тогда невесту целовать? Или они на своих свадьбах не целуются?

— Саша-джян, мне дышат больно.

— Давай, я тебе “скорую” вызову.

— Не надо! — Он перекатывается на бок. — Не надо, я дома Точикистон пойду. Паспорт нерусский.

— Дурак, они всех обязаны брать.

— Не надо. — Бахти пытается улыбнуться, у него выходит не очень. Правая бровь рассечена, глазками теперь не постреляешь. — Эт ирунда. Мне два год назад солдат из поезд выкинул, сотрясение мозга.

По траве проплывает полоска света. Хуршед первый понимает, что случилось, и бежит через поле, размахивая телефоном.