Артур Япин - Сон льва

Когда кафе закрылось, его, пьяного вдрызг, выставили на улицу. Пока остальные прощались, Максим пытался посмотреть на часы.

— Десять минут назад я еще успел бы на ночной автобус, — пробормотал он себе под нос, и в следующую секунду уже оказался, смутно понимая, как это произошло, за Галой на багажнике ее велосипеда. Его мутило от маячившей перспективы и смущала та скорость, с которой он, похоже, нагонял жизнь.

Он не знал, за что ухватиться и не решался ухватиться за тело у него перед глазами. Эти же самые ягодицы сегодня на репетиции он запросто прижимал к себе, будто иначе и быть не могло. «Значит, не имеет значения, как ты что-то играешь, — подумал он, — важно лишь, верят тебе или нет», — и он вцепился в стальную раму.

— Иногда, — сказала Гала, — они мне так надоедают своей болтовней, что я не могу сдерживаться.

— А мне сдерживаться всегда удается, — ответил Максим, — да, если нужно что-то сдержать, обращайтесь ко мне.

— Но ведь это ни к чему… разве ты не знаешь? Люди слишком довольны собой, им в голову не приходит, что тебе они неинтересны.

— Больше всего меня удивляет тяжесть их слов. Чем они легковеснее, тем сильнее на меня давят.

— Они словно пачкают мозги, их глупость словно приклеивается.

— Но ты все-таки досидела до конца.

— Это только казалось. Я была очень далеко.

На дороге были выбоины, а Галин велосипед был слишком нагружен, чтобы их объезжать. Так что Максиму все-таки пришлось держаться за ее талию. Она не была мягкой, как на репетиции. Он чувствовал пальцами, как ее бока по очереди то напрягались, то расслаблялись, пока Гала изо всех сил крутила педалями.

— Заткнитесь, кричу я им, когда они болтают и болтают, заткнитесь или я сойду с ума, но они этого даже не замечают. Иногда я воображаю, как ударяю их по лицу. Попробуй, становится легче.

— А если они все равно не замолкают?

— Тогда я пытаюсь выцарапать им глаза. — Гала словно царапнула в воздухе.

— Иначе я не могу, ведь если я не дам воли своей фантазии, то взорвусь. В конце концов, я вижу, как они продолжают свой треп, а с их кровоточащих лиц свисают клочья кожи.

Гала рассмеялась, но Максим на всякий случай решил промолчать.

Последний автобус вопреки расписанию все еще стоял на остановке, но когда они были уже совсем близко, шофер вдруг завел мотор и отъехал. Гала не колебалась ни секунды, поставила велосипед поперек дороги и заставила его остановиться.

— Никогда не должно быть скучно, — вздохнула она, когда закрывшиеся двери их разделили, а затем добавила громче: — Возможностям нет предела.

Когда Максим помахал ей, ему показалось, что она послала ему воздушный поцелуй, но он не был уверен, потому что видел в окне свое отражение, а когда автобус тронулся, потерял равновесие и полетел по проходу назад.

Ах, двигаться!

В семидесятые годы в Амстердаме, если двое уезжали ночью вместе на одном велосипеде, то это могло означать только одно. На следующей репетиции Максим заметил, что все молодые люди смотрят на него ревниво. И хотя он не заслужил этой чести, поймал себя на том, что испытывает гордость, словно еще больше стал господином Арно.

Когда наконец пришла Гала и можно было репетировать их сцену, Максим поцеловал ее в шею гораздо более спокойным и долгим поцелуем, так что никто даже и не подумал о выборе домашней птицы.

В последующие недели Максим с Галой постепенно привыкли к соприкосновению своих тел, но исключительно как Соланж и Арно. Однажды, когда он провел руками по ее груди, он почувствовал, как под черным крепом платья отреагировали ее соски.

«Тысяча граней Амстердама» — кричали неоновые буквы, которые как обычно в это время загорались за актерами на фасаде фабрики бриллиантов. Где-то в амфитеатре кто-то хихикал, но оба исполнителя были поглощены друг другом.

Гала произносила свой текст в точности, как написано, да и Максим в своей реплике через некоторое время тоже перестал запинаться, хотя его пальцы снова вернулись на те же места, словно не могли поверить в то, что там почувствовали. От наслаждения у него закружилась голова, и не столько от того, что сердце с неслыханной силой погнало кровь по телу, сколько от остроты осознания, что он, именно он вызвал такую реакцию. Это его растрогало. Может быть, да, может быть, на какой-то миг, это было не возбуждение, тронувшее его, а растроганность, которая его возбудила.

Максим хотел исчезнуть.

Максим хотел, чтобы его увидели.

Именно поэтому он хотел играть на сцене. Это казалось ему единственным способом уравновесить силы, которые боролись в нем. Ребяческое желание. Рисунок без линий. Всего лишь идея. Он был полон подобных идей, великих, но смутных. Он доверял им, как друзьям, и реальные факты были для него как враги.