Елена Катасонова - Пересечение

Под окна роддома Павел пришел с зеленой игрушечной машиной под мышкой и с букетом белых пожухлых астр. Таня смотрела на него сквозь двойные стекла, смеялась и разводила руками: показывала, какой он, их Сашка. Павел изумленно качал головой, в комическом ужасе хватался за голову: что же с ним делать, с таким капельным?

Через десять дней он забирал жену и сына домой — в их выскобленную до блеска (счастливые бабушки драили ее три дня), в их светлую, полную ожидания, просторную от невообразимой чистоты пятнадцатиметровую комнату.

В тот день с утра валил мокрый, лохматый снег, «дворники» метались по стеклу старенькой синей «Победы», не успевая отбрасывать его в стороны. Шофер ворчал и вытирал стекло большой пестрой тряпкой.

Павел сидел на заднем сиденье и не соображал ничего. Все вокруг занесено снегом, снег валит и валит. А он едет за Сашкой… Вот уже и имя у человека, он уже есть на свете, а понять это никак невозможно. Маленький такой, головка — с кулак отца, но человек же, сын! Нет, так не бывает… И этот снег — он простудится!

Незаметно для себя он пробормотал в тревоге последнюю фразу. Водитель с готовностью обернулся, и Павел улыбнулся смущенно и гордо:

— За сыном еду. Сын вот родился, а снег…

— Ничего, — подмигнул шофер. — Наш брат, мужик… А мужику ни снег, ни дождь нипочем, точно? А ты молодец, парень, не бракодел! У меня двое, и обе девки. Но отчаянные… Ох, отчаянные… Дерутся, нет спасу!

Водитель рассказывал про своих «девчонок», Павел смеялся, поддакивал и все поглядывал на лежащий рядом с ним чемодан, заботливо собранный Софьей Ивановной. В нем были какие-то чепчики, косыночки, одеяло, пеленки и огромная голубая лента — знак того, что родился будущий мужчина, его, Павла, сын!

Наконец они добрались до роддома, и шофер, остановив машину и отвалившись на сиденье, сказал, вкусно закуривая:

— Ну, давай! А я пока подымлю: после уж нельзя будет…

— Как нельзя? — очнулся Павел.

— А так, — с удовольствием разъяснил шофер: очень ему нравилась эта роль — отец с большим стажем. — Этим кулечкам, малышам то есть, дымом дышать вредно. И жене твоей, учти, тоже! Так что держись!

— А я вообще-то и не курю, — обрадовался Павел.

Он взял чемодан и вышел.

— Эй, вернись, что скажу! — окликнул его шофер-опекун. — Ты вот что, приготовься. Сын, значит, будет такой, — он чуть раздвинул руки, — и красный… Смотри не пугайся, они там все такие, новорожденные. Слово-то какое, понял? Родились, значит, только что. А то моя после сто лет пилила: «Ты, говорит, как дочь увидел, так испугался. А она, говорит, лучше всех была в нашей палате…»

— Ясно, — кивнул Павел. — Спасибо, не испугаюсь.

Строгая сестра взяла чемодан и ушла, а Павел остался ждать в приемном покое. Он старался думать о сыне, но думал о снеге, гнилой погоде, о том, как здорово, что его научный руководитель — замдиректора института; что мясо кандидатской — это его диплом, а уж гарнир — введение, заключение, ссылки на авторитеты — он наскребет; что хорошо бы снова смотаться куда-нибудь с делегацией, поболтать на хинди, попереводить, поприсутствовать на приемах…

Но вот ему торжественно вручили большой и легкий сверток, и все мысли исчезли, все вообще вылетело из головы. Остался страх — скользкие, мокрые ступени, он может упасть, уронить сверток… Павел бережно поцеловал в щеку измученную бледную Таню, приподнял и тут же опустил кружево, прикрывавшее лицо сына: красное, сморщенное, малюсенькое, оно все-таки испугало. «Ничего, привыкну!»— подбодрил себя Павел, осторожно спустился с лестницы, махнул шоферу. Машина, врубаясь в снежную кашу, лихо подкатила к подъезду, и он, прикрывая собой Сашку, нырнул в такси. Рядом села пахнущая мокрым снегом Таня, и они поехали домой втроем.

Какая стремительная, хмельная зима пронеслась в его жизни! Он вовсю гнал свою диссертацию и сумел дважды опубликоваться. Правда, это были не статьи, а рецензии, но зато на очень важные, солидные монографии английских историков. Только сначала Павел вытащил из этих книг все, что могло ему пригодиться, переписал целые страницы на карточки, перевел, пересказал — со ссылками и без ссылок, — а уж потом отхлестал наотмашь «объективистских буржуазных ученых».

Монографии привез из Индии его престижный руководитель, вальяжный Сан Саныч. Он редко бывал в институте и помочь мог разве что своим именем, да еще вот этим — свежими книгами, вывезенными из страны. Книги эти никому пока не были известны, и это был козырь, да какой! А большего от Сан Саныча и не требовалось: был сектор, толковый зав, была помощь старых востоковедов. Поразительные это были люди: они давали всем, кто просил, свои уникальные книги, они готовы были прочесть, обсудить работы каждого начинающего. А главное — они были щедры на идеи, свои собственные, родившиеся в их мозгу. Идеи эти можно было развернуть в статьи, в научные публикации! А они их не жалели, не берегли, не копили… Может, потому, что мало у них уже оставалось времени…