Елена Катасонова - Пересечение

Света выходит из ванной очень усталая.

— Ты права, почти не болит. А почему ты все убрала? Я лягу.

— Нет, сядешь к столу! Светик, не надо нам повторений: помнишь, я не могла есть, ты меня заставляла?

— Ох, не вспоминай: с тобой пришлось повозиться…

Света улыбается, грустно и удивленно.

— А я, представь, хочу есть.

— Ну и умница!

Кофе, гренки, сливки, творог… Света на глазах приходит в себя.

— Помнишь, Светик, мы говорили о том, что поражение надо уметь превращать в победу, а минус — в плюс? Ты говорила, что уход Вадима заставил меня взять у жизни реванш — подсознательно, но заставил?

— Призываешь сделать то же самое?

— Да.

— Поздно уже, мне — поздно: скоро сорок…

— Нет, Света, не поздно: только сорок!

— Бабий век — сорок лет, такое слыхала, ты, фольклорист?

— Слыхала. Так ведь это «бабий», женский, то есть, а он лет с четырнадцати, понятно? И вообще я говорю не о бабе, а о филологе, подававшем надежды. Света, у нас есть кое-что, чего нет у других брошенных женщин, твой диплом, например, «Поэтика слова».

— Странно, что ты о нем не забыла.

— Еще бы! Он натолкнул меня на мою работу…

— …и ее забодал твой драгоценный Сергеич, — с усмешкой напоминает Света. — И, между прочим, это поражение ты почему-то не превратила в победу. А вся кафедра тебя предала!

Горе сделало Свету злой.

— Кафедра вовсе не предала, — не обижается Даша. — Она растерялась, потому что формально Сергеич был прав: мы не стилисты. Он ведь не допустил обсуждения, отверг в принципе — этого хода никто из нас не ожидал. Дурак дураком, а на такие штуки он мастер. Но сейчас мы говорим о тебе.

— Нет, ответь, а почему ты остановилась тогда? Тебе же советовали отнести в издательство?

Света не произносит имени мужа, хотя советовал, даже настаивал Женя. Даша после развода тоже никак не называла Вадима, в крайнем случае «он».

— Светик, так мы не доберемся до сути, — терпеливо прорывается к своему Даша. — Сегодня, когда я писала бумагу об экспедиции, то подумала о тебе. Ты будешь нам очень нужна — там, в поле.

— Спасаешь? — усмехается Света. — «И мужа тебе заменит коллектив…»

— С мужем вы разберетесь сами! — кричит, потеряв терпение, Даша. — И пошел он, знаешь, куда?.. Это он должен теперь что-то решать, делать, объясняться с ребятами, он, а не ты! У тебя свои проблемы, тебя сбили с ног, изволь-ка вставать и идти дальше…

— Да-а-аша! — Света роняет голову на сложенные на столе руки, рыдает так же отчаянно, как утром. — Ничего ты не понимаешь! Жизнь прошла, она позади! Я отдала ему все, тебе не понять! Нет, надо его вернуть, объяснить, это увлечение, оно пройдет… Даша, найди его, скажи, умоляю!..

— Хорошо, я скажу, — пугается Даша.

Всю ее логику сметает отчаяние Светы.

Середина марта. Чуть смешной и немножко грустный «женский день» позади. Даша его ждала: думала, вдруг позвонит Андрей. Теперь ждать нечего.

А все равно это милый праздник, у нас милый. Где-то далеко, за горами-морями женщины борются за свои права, нам бороться не за что: мы давно равноправны. Восьмое марта — тот единственный день в году, когда мы, слава богу, чуть-чуть не равны. Женщинам уступают места в метро, им дарят цветы, а спутники жизни суетятся и что-то придумывают. Этот день даже сделали выходным, правда, и для мужчин тоже, что опять-таки говорит о равенстве. Но есть же еще седьмое, канун, когда все женщины — именинницы, потому что они не дома, а на работе.

Даша сменила всегдашние брюки на вязаное синее платье, вынула туфли из шкафа, явилась на лекцию, молодо стуча каблуками. Желтый пушистый букетик застенчиво светился на кафедре.

— Спасибо, — улыбнулась аудитории Даша.

Валечка Персина засияла в ответ. Сколько Даша ее бранит, а Валечка все равно Дашу любит, боится и любит, интересно, за что?

— Спасибо, — снова сказала Даша. — И я, девочки, вас поздравляю, а вам, юноши, желаю всегда быть рыцарями, не только по праздникам. А теперь — к делу: за полвека до появления нот в Европе была снабжена нотами запись Рябинина «Добрыня и Змей». Расшифровал их Аренский…

Не позвонил он, не позвонил, ждать больше нечего. Ну и черт с ним, плевать — на добрые его глаза, сильные руки, на белые хризантемы посреди зимы, на его фантастику, театр — плевать! Идет, шагает по Москве весна, в талую воду превращается серый снег, несутся над головой рваные, в клочьях тучи, сверкает в их разрывах солнце, сияет высокое холодное небо.

Все утратившая, потерявшая себя Света из последних, тающих, как этот снег, сил борется за своего Женю — попраны и забыты теории гордости, независимости, самолюбия, Дашины уговоры, призывы и просьбы не действуют — «ты что, за Женьку?». И это — Света! Веселая, щедрая, справедливая. Ее как подменили: ожесточилась, озлобилась, поглупела от горя. Пока не изопьет до конца горькую чашу безысходного унижения, пока не поймет, что потеря свершилась, она не остановится и ее не остановить. Неужели хоть на мгновение Даша была такой? Нет, такой она не была: страдала, но ни за что не боролась, стиснув зубы, молчала.