Владимир Кунин - Воздухоплаватель

— Ты передай мадам, что я не собираюсь очень-то долго учиться. Я в общем-то мужик понятливый... — не обращая внимания на Пильского, сказал Заикин, продолжая поднимать гири.

Пильский криво ухмыльнулся и перевел.

Де ля Рош весело рассмеялась и снова защебетала.

— Мадам говорит, что обстоятельства, с которыми тебе, к сожалению, предстоит столкнуться в Мурмелоне, в школе мсье Анри Фармана, могут оказаться сильнее всякого твоего желания поскорее закончить обучение, — сказал Пильский. — А кроме того, она сама постарается сделать все, чтобы как можно дольше удержать тебя там.

Леже грустно улыбнулся и сказал несколько слов по-французски. Де ля Рош расхохоталась.

— Мсье Леже говорит, что для тебя это самая большая опасность, в сравнении с которой время, затраченное на обучение и постройку аэроплана, покажется тебе мгновением, — перевел Пильский. — Поставь немедленно эти гири! Разговаривать с дамой, держа в руках эти идиотские штуки, неприлично.

— Я на работе, — спокойно сказал Заикин, не прекращая разминки. — А разговор у нас приватный, к службе отношения не имеющий.

Де ля Рош подняла внимательные глаза на Заикина и, дотронувшись до рукава Пильского, что-то спросила.

Пильский пожал плечами и посмотрел на Леже. Тот вздохнул, улыбнулся и развел руками.

— Чего это вы? — подозрительно спросил Заикин.

— Мадам просит разрешения поцеловать тебя. Она говорит, что во Франции ей не пришло бы в голову ни у кого просить на это разрешение, но в России, где, как ей кажется, запрещено все, она вынуждена это сделать.

— Чего сделать? — спросил Заикин. — Поцеловать?

— Да нет! Попросить разрешения.

— А чего? Пусть целует, — сказал Заикин. — Баба красивая.

Пильский перевел де ля Рош ответ Заикина, и баронесса, весело смеясь, встала на цыпочки и нежно поцеловала Ивана Михайловича.

Заикин поставил гири на пол, снял со своей толстенной шеи одну из золотых медалей, осторожно повесил ее на тоненькую хрупкую шею баронессы де ля Рош и повернулся к Пильскому:

— Ты ей скажи, что эту медаль я поклялся самолично повесить на шею тому, кто меня положит на лопатки. Пока что, Бог миловал, этого никому еще не удавалось. А вот ей теперь эта медаль по праву принадлежит. «Туше» чистое...

Пильский начал переводить то, что сказал Заикин, а Иван Михайлович поднял с пола гири и опять стал ритмично разминаться.

Де ля Рош поднесла медаль к губам и проговорила длинную фразу. Леже обреченно вздохнул. Пильский промолчал, и Заикин вдруг нервно и требовательно спросил у него:

— Чего она сказала? Переведи.

Пильский улыбнулся баронессе и Леже и ответил сквозь зубы:

— Что могла сказать эта дура? Эта самка? Она, видишь ли, готова плакать оттого, что уезжает сегодня и не сможет быть на твоем последнем представлении. Но, поцеловав тебя, она увезет во Францию вкус самого сильного мужчины, которого ей пришлось когда-либо встретить... По-моему, это пошлость, поистине не знающая границ! — добавил Пильский от себя.

— Это по твоему разумению, — спокойно сказал Заикин. — А мне так понравилось.

Подскочил Ярославцев, любезно поклонился и сказал:

— Пардон, мадам! Пардон, мсье! Ваня, кончай баланду, скоро третий звонок. Петр Осипович, уводи французов к едрене фене, нам еще нужно прорепетировать очередность бенефисных подношений.

И еще более любезно поклонившись французам, Ярославцев умчался, размахивая списком.

В двухместном купе спального вагона сидела мадам де ля Рош и разглядывала большую золотую медаль.

Поезд тронулся, и мимо окон купе поплыл одесский вокзал с провожающими, носильщиками, городовыми, со всем тем, что характерно для любого вокзала со времени изобретения железной дороги до наших дней.

Открылась дверь купе, и вошел Леже в дорожном костюме.

— Все в порядке, — сказал он. — Сейчас принесут ужин. А может быть, ты хочешь пойти в вагон-ресторан?

— Нет, — сказала де ля Рош.

Она надела медаль на шею и откинулась на спинку дивана.

Леже посмотрел на нее и мягко спросил:

— Это так серьезно?

— Не знаю... Не думаю.

— Я был бы очень огорчен, — тихо сказал Леже.

— Мне не хотелось бы тебя огорчать. Я тебе так благодарна за все.

— Не нужно благодарности. Я хочу совсем немного любви.

— Мне не хотелось бы тебя огорчать. Я тебе стольким обязана, — повторила де ля Рош.

Бенефис Ивана Михайловича Заикина на манеже одесского цирка был в полном разгаре.

Заикин крутил свою знаменитую «заикинскую карусель»: на плечах у него лежала длинная стальная рельса, к концам которой были прикреплены кожаные петли. В этих петлях сидело по нескольку человек с каждого конца, и Иван Михайлович крутил над манежем эту живую карусель так быстро, что сидевшие в петлях буквально взлетали в воздух.