Айрис Мердок - Книга и братство

Ровно в одиннадцать Дункан поднялся на крыльцо краймондовского дома. Нажал кнопку звонка, но в ответ услышал молчание. Постоял секунду. Вслед затем Краймонд, очевидно ожидавший в прихожей, открыл дверь.

Только сейчас Дункану пришло в голову, что, не считая летнего бала, он не видел Краймонда с собрания в университетской башне много лет назад. Но еще невероятней, что потрясло его, когда он посмотрел на стоявшего перед ним Краймонда, было то, как молодо выглядел Краймонд и был не похож, совершенно не похож на себя прежнего, каким он знал его в Оксфорде; и на мгновение Дункан подумал, что они не могут драться — как ему вообще пришло в голову такое? Он сошел с ума. Они поговорят, в этом будет состоять их встреча. И в конце концов, возможно, примирятся. Жар уверенности и силы наполнил его. Разговоры, переговоры, дипломатия — это его конек. Он переговорит Краймонда.

Краймонд был в старых черных вельветовых пиджаке и брюках, из раскрытого ворота рубашки торчал узел темно-зеленого шарфа. На первый взгляд он выглядел франтовато, даже вызывающе. Волосы длинные, длинней, чем тогда на балу, и, наверное, свежевымытые, слегка пушились. Он был очень худ, светлые глаза внимательно смотрели с непомерно вытянутого, как на карикатуре, лица. Землистая кожа, в летние месяцы усыпанная веснушками, так туго обтягивала скулы, что, казалось, того гляди лопнет. Единственным ярким пятном на его лице были красные, влажные веки и столь же красный кончик длинного носа. Глаза были враждебные, холодные, как свинцовые. Следующее впечатление Дункана было, что перед ним сумасшедший. Молодили же Краймонда худоба, вельвет, шарфик и прическа. А приглядеться, так он выглядел привидением.

Краймонд ничего не сказал, но кивком головы пригласил следовать за ним. Дункан, закрыв дверь, пошел за ним через ледяную прихожую, вниз по темным ступенькам и оказался в просторном полуподвальном помещении. Тут было чуть теплее и стоял запах парафина от обогревателя, скрытого где-то в дальнем конце. В помещении царила полутьма, слабый свет пробивался в оконце и шел от единственной лампы, стоявшей на полу у дальней стены. Середину помещения занимали два длинных стола, на расстоянии поставленных друг против друга. Ближе к двери располагалась кровать, вдоль стен громоздились стопки книг, стояли два стула, раскрытый шкаф, письменный стол, пустой и чисто протертый, задвинут в угол, ближе к лампе. Больше в комнате ничего не было. Когда глаза Дункана привыкли к полутьме, он заметал мишень. Такое, значит, состязание? Для стрельбы по мишени освещение было неподходящим.

Дункан воодушевился и приготовился, как задумал, завладеть инициативой. Краймонд закрыл дверь. Дункан последовал за ним к одному из столов. Краймонд поднял с пола лампу и поставил ее на стол. Свет упал на руки Краймонда, и Дункан заметил, что они дрожат. Он почувствовал себя спокойней и заговорил:

— Что ж, Краймонд, я, как видишь, пришел, как ты просил в своей странной записке, но позволь мне сразу сказать. Думаю, я понимаю твое желание, твое, может быть, стремление увидеть меня. Наверное, нам обоим нужно убедиться, что мы можем находиться в одной комнате и мир при этом не обрушится. Ты сильно испортил жизнь мне и Джин, и было бы нелепо говорить здесь о каком-то прощении или примирении, которое ты, возможно, — я говорю: возможно, — имел в виду, когда писал то письмо. В чем, видимо, стоит удостовериться для пользы твоего, а может, и моего душевного состояния, так это в том, что мы, пожалуй, способны смотреть друг другу в глаза, в чем мы уже убедились. Ты еще, наверное, подумывал о каком-то разговоре. Это, должен тебе сказать, совершенно невозможно. Тяжесть злодеяния, какое ты совершил дважды, не допускает никакого согласия сторон. Неужели ты действительно воображаешь, что мы сядем и станем по-мужски обсуждать Джин или жаловаться друг другу, что оба мы греховодники? Заметь, что я произнес ее имя в твоем присутствии, и это уже само по себе удивительно, но дальше мы не пойдем. Уверен, ты согласишься. Твое вызывающее письмо разгневало меня. Но, подумав, я увидел его в ином свете. Подозреваю, ты сам, когда писал его, не имел четкого замысла. Я также подозреваю, что за эти дни ты пришел к такому же заключению, что и я. Сама наша встреча, то, что произошло в эти последние минуты, — это главное. Конечно, моя ненависть, мое отвращение к тебе остаются. Подобные глубокие и справедливые чувства как по волшебству не уходят. Приходится жить с этим. Иногда ради себя самого необходимо очистить и смирить свое воображение. Если бы я остаток жизни предавался безумным навязчивым мыслям, это было бы для меня худшим злом, нежели ты причинил мне и чем, может, гордишься. Я не желаю думать о тебе каждый день и спрашивать себя, что произойдет, если мы встретимся. Мы встретились, и ничего не случилось. Напряженность ушла, без всякой взаимности, просто сама собой, почти физически ощутимо. Уверен, ты понимаешь. Думаю, на этом мы и завершим, оставим как есть на данный момент, то есть мы посмотрели друг на друга. Предоставляю тебе гадать, какие угрозы я мог бы тебе высказать. Уверен, без принуждения ты больше не будешь переходить мне дорогу. Это все, что я имею тебе сказать.