Фарид Нагим - Земные одежды

— А может, ему по тыкве настучать? — с усмешкой спросил Димка.

Мальчик испуганно отскочил и удивленно посмотрел снизу вверх.

— Ну, так че скажешь?

Мальчик молча помотал головой.

— Почему? Ты только скажи.

Мальчик посмотрел, словно оценивая возможности Димки.

— Забыл штаны его постирать адидасовские! — у мальчишки перехватило горло, и он затрясся в тихих рыданиях.

— Чьи штаны?

— Его. Папины.

— А мать-то где? — удивился Димка.

Мальчик горестно помотал головой. Димка вышел в калитку и взял его на руки — легкий, как перышко. Он не сопротивлялся, только судорожно вздрагивал. Димка накапал ему немного дедовского корвалола, а потом дал молока с хлебом. Мальчика звали Васянка, ему было шесть лет. Его мама Римма долго терпела боль, переносила ее на ногах, потом слегла. Когда муки стали невыносимыми, вызвали “скорую”, но было поздно — прорвалась грыжа, и она умерла в районной больнице от перитонита, ей не было и сорока. Отец работал охранником в Соль-Илецке, приезжал на выходные, выпивал.

Димка проводил Васянку за ворота и хотел уже задвинуть засов, но что-то его остановило, и он снова выглянул — мальчишка, сгорбившись, стоял у палисадника, только глаза блестели.

— А ты чего домой не идешь? — прошептал Димка. — Боишься? Пойдем, я с ним поговорю.

Мальчик испуганно отскочил.

— Да я по-хорошему поговорю.

Мальчик молчал.

— Ну, так что, скажи?

— Он там сяс бабу трахает... Как приехала, сразки мамкин любимый халат надела, проститутка солилецкая.

Эту ночь Димка спал с Васянкой. Отец его даже не искал. Димка вспомнил благодаря Васянке и свои детские вопросы.

— Дядь Федь, а я вас ночью не пинал? — спрашивал он.

— Не, ты проснулся ногами там, куда головой ложился…

В обед, когда провожал мальчика к общему плетню, Димка с удивлением обнаружил хибарку, которая оказалась вполне еще сносной банькой — стояла себе, пригорюнившись в углу сада. Внутри холодно, как в подземелье, и, несмотря на то, что она долгое время не топилась, в ней остро и сладко пахнет дымом. Димка вставил выбитое стекло, замесил глину с соломой, замазал щели в досках и обнажившуюся кое-где дранку стен; подложил кирпичи под просевший чугунный котел, затопил и едва не угорел, потому что баня топилась “по-черному”.

Котел нагревался, вздрагивал и громко щелкал, будто лед на реке тронулся. Из щелей печи вырывался свет и дрожал тонким столбиком в стекле бутыли, стоящей глубоко в темном углу.

Димка еще немного собрал дров в саду. Потом покурил. Яблони старые, некоторые оперлись на рогатульки костылей, ни на одной не было плодов. Он знал, что это от женской усталости. Он уже привык, что когда не задумывается, то в нем появлялись несвойственные ему наблюдения, мысли, открытия и особая деревенская ловкость в руках.

Баня нагрелась быстро. Дед капризничал и не хотел идти мыться. Димка отнес его на руках. Раздел и усадил на полку, налил воды в тазик.

— В сорок втором году, я ишош совсем молодой. Нас в баню завели, а там, барбер — и мужики и бабы, — вдруг вспомнил он. — Я ут так индэ закрылся, а они меня по рукам били, ты ще мол, мойся давай...

— Да, мойся, мойся, дед!

Димка пошел за бельем, и, пока не было деда, встряхнул и стал перестилать его лежбище. В разных углах нар были спрятаны мешочки с сухарями. Димка не тронул их, покурил, шел назад и слышал, что дед все продолжает рассказывать.

— Да, бабай, да…

Димка облил его водой и намылил с головы до ног, тер и снова обливал, а дед даже не закрывал глаз, смотрел пусто и безучастно. Страшно было смотреть на эти корявые руки и разбитые ступни, которыми прирастала великая империя.

Потом Димка увидел Васянку на дереве.

— Эй, орел, вороньи перышки, слазь, мыться будем.

Но Васянка купался сам, стеснялся. А Димка курил в предбаннике.

— Мочалкой, мочалкой три.

— Тру, блин-нафиг!

— У тебя вон цыпки на руках. Потом надо будет сметаной смазать.

— Помылся, дя Федь!

— Голову мыл шампунем?

— Мыл.

— Врешь!

— Мыл, блин-нафиг.

— Дай понюхаю.

— Не мыл.

Уже ночью мылся сам и заметил дыру в крыше — появившиеся звезды обозначили отверстие. Тихо капала вода. Димка обсыхал, и было слышно движения чистого тела, звуки внутри рта. Голый вышел покурить в сад. Луна, висевшая вечером легкая, как бы строгое облачко, к ночи стала тверже, ярче, тяжелей. Здесь, в деревне, особенно чувствуется, что луна — это планета, чувствуется ее гигантский бок по-над землей и ощущается космос. Такая тишина, что в ушах слышно. Невидная в темноте большая бабочка порхала рядом с голым плечом. Блестят под луною изгибы листьев, тонко серебрятся крытые камышом крыши сараев. По-своему пели лягушки, и казалось, что их утробные голоса доносятся не с реки, а из глубокой, холодной пропасти.