Фарид Нагим - Земные одежды

— Это газ, газ…

— Как красиво! — прошептал зачарованный Димка.

Вокзал был похож на вокзалы других крупных городов, которые проезжал Димка. И так же пусто было в центре привокзальной площади — чувствовалась воздушная ниша, в которой водяные знаки бывшего памятника Ленину или Калинину.

Еще через два часа Димка доехал на автобусе до Соль-Илецка — невысокий городок в степи, а дальше все пути будто бы обрывались — до Ченгирлау не шел ни один транспорт.

От жары щипало кончики ушей. В зале автостанции пахло пылью и семечками. На скамьях сидели старухи казашки, и по их одеяниям трудно было бы сказать, какой сейчас век. Больше всего Димку поразил обычный красно-белый автомат кока-колы, он красовался в том углу, где когда-то стоял бачок с краником. Его лакированная красота и продуманная дельность с особой силой оттеняли убогость этого вокзала, задрипанность этих машин, безысходность этих людей. Димка замер перед аппаратом, будто ждал, что из него вот-вот полезут инопланетяне.

По пыльной дороге в сторону кирпичного туалета прошли несколько бомжей.

— Сынок, а ты дал е ко едешь? — спросила какая-то бабка.

Она уже давно присматривалась к нему.

— Я? До Ченгирлау.

— Ага, это дальше, но все рно в один конец… Ждать будешь кого?

— Посмотрю…

— Да ты че, в карты играешь, что ли, посмотрю.

Димка с раздражением покосился на нее.

— Поехали вместе, вуна ш о фер стоит. Заплатим — я сто, ты двести.

— Триста рублей что ли? — удивился Димка смехотворности суммы.

— Я понимаю — ломят цену! А дорога какая? Да и дал е ко тебе ехать…

Шофер запросил четыреста. Димка сразу хотел дать пятьсот за двоих, но решил не выставляться и долго слушал, как они торгуются. Сошлись на трехстах пятидесяти.

В машине так трясло, что щеки дрожали. Бабка говорила и поддерживала рукой челюсть.

— Это ж в честь каких праздников такие цены нонче?

— Бензин подорожал, — хмуро ответил водитель.

— Чет он у вас кажин месяц дорожат?

Грейдером оказалась высокая насыпная дорога в степи. Это по нему, трясясь и гремя чем-то в багажнике, ехала машинка. В боковое зеркало Димка видел, как от нее отделяется гигантский клуб пыли. Впереди ртутно сияли лужи, но на подъезде все было сухо, а вдали вновь возникла чистейшая амальгамная щель, и он понял, что это марево над дорогой.

— Вот бы пенсии у нас так дорожали, как ваш бензин.

— Ну, и сидели бы дома, что вы…

— Ты вот что-то дома не сидишь, как я погляжу.

— Не сижу, у меня же пенсии нету.

— Молод ишош.

Через час, возле полуразрушенной и кажущейся заброшенной деревеньки, грейдер оборвался, и началась совершенно дикая степь. Машина легко плыла по песчаным дорогам, они переходили друг в друга и вновь расходились из-под колес, как пути на узловой станции. Нежно и шелковисто волновался ковыль. Вдали разрушенный саманный домик, кривое деревце рядом с ним. Если чуть высунуться в окно, слышен тоскливый, высокий крик птицы.

— Конец света скоро, — сказала бабка. — Какие здесь поля были раньше!

— А еще раньше здесь был океан, — вставил водитель, покосившись на соседа.

И действительно верилось, что здесь сияла бескрайняя водная гладь. Ковыль переливался глубокими волнами, вздымался на барханах. Громады облаков двигали по впадинам световые пятна. Пылающее марево вдали воссоздавало хранимые веками миражи — караваны, древние города, конные армии. Холодело в груди и дух захватывало, казалось, ковыль дымится по верху пустоты, он — шерсть бездны.

— Здесь археологи находили морские отложения.

— “Чертов палец” называется, у маво внука така находка.

— Извините, вы не могли бы остановить? — попросил Димка, сморщился и потер ладонью грудь.

— Плохо, что ли? — водитель испуганно затормозил.

Бабка охнула.

— Рвет, наверное, — сказала она. — Рвет, да?

— Да, подташнивает, укачало, что ли, — Димка выскочил из машины и побежал. Обернулся и еще отбежал.

Он спрятался в неглубоком овражке, упал на колени. Пронзительно и горько пахло полынью.

— Ну, не могу, не могу! — стонал он. — Что же это такое?! — цедил сквозь зубы и сжимал кисть руки, будто в ней весь секрет.

Ткнулся лбом в сухую колючую землю. В груди теснились неожиданные, непонятные чувства и не могли выйти, освободить от боли. Хотелось плакать, кататься по этой земле, бить ее и обнимать. Но слез не было. Неподалеку, словно перископ, торчал суслик и смотрел на него круглыми глазками. Димка вздохнул, отряхнул штаны и пошел назад.