Анастасия Ермакова - Таис Стамбульская

Он внезапно и грубо завалил ее прямо на пакеты, захрустел резко смятый целлофан, покупка выпала у нее из рук...

“Ну и пусть, пусть я шлюха. Что ж? — шла и бесстыдно улыбалась, мстила самой себе за годы одиночества, за школьные обиды, мстила однообразной и скучной судьбе. — Таис Афинская, — расхохоталась она, — Таис Стамбульская... Гетера-пантера”.

Вот так же, зло и отчаянно, на пьяной студенческой вечеринке рассталась она с девственностью, как с тягостным бременем, будто это была порча, сняв которую можно зажить счастливо. Но ничего не изменилось, она по-прежнему жила с матерью, а над Колькой, ее сокурсником, еще долго подшучивали: “Колян, скажи, сколько ж ты выпил-то, чтоб с Ольгой переспать?..”

— Меня зовут Таис, — сказала она портье в отеле. — Вечером я одна в номере.

Она понимала, что делает нечто непозволительное и жуткое, у нее дух захватывало от собственной смелости, но остановиться уже не могла. Что-то забилось внутри нее, — свободное, сумасшедшее, дерзкое, и она страстно подчинилась этому новому в себе, ей нравилось ощущать себя просто самкой, чувственной, развратной женщиной, бездумно отдающейся любому мужчине.

Второй был нежен и робок. Трепетно целовал ее полные ляжки, колени, пальцы ног, шептал что-то иностранное и ласковое. Она прижималась к нему, задыхалась, проваливалась в темноту, снова выплывала из нее и снова проваливалась. Лица его она не помнила. Потом он ушел, а она лежала без сна до рассвета, опустошенная, легкая, почти не чувствуя своего тела, и смотрела в окно на розовеющий под молодым солнцем купол мечети. Рассветный мир казался ей свежим и прохладным, как влажная, только что нанесенная на бумагу акварель. Откуда-то донесся приторный запах халвы и горьковатый — кофе, в коридоре уборщица включила пылесос.

А еще так недавно была унылая Москва, и было одиночество, и в квартире обособленно от всего мира жили две женщины: больная мать и она, Ольга, сорокалетняя, усталая, никому не интересная. И, казалось, не предвиделось этому никакого исхода. Но летом мать умерла, а Ольге, чтобы вытащить ее из тяжелой депрессии, подруга предложила недорогую путевку в Стамбул. Ольга ничего не ждала от поездки, ехать не хотелось, но комнаты дома пугали своим внезапным сиротством, в них еще жили мамины вещи, запахи, голос.

Наутро она сказала своему ночному гостю:

— Таис уезжает. Больше не приходи.

Главное, не привыкать. Ни к кому никогда не привыкать. Отлюбить мгновенно, залпом. И не жалеть ни о чем.

И на вторую, и на третью ночь в номере у нее были мужчины. Они были молоды и красивы, как любовники настоящей царственной Таис. Они не любили Ольгу, и она это знала, но они любили ее тело таким, каким оно было от природы, и оно благодарно отзывалось на их ласки, преодолевая свое несовершенство.

Даже если не будет больше ничего в ее жизни и ни один мужчина не прикоснется к ней, — были вот эти турецкие ночи. Но и их довольно, чтобы потом, в своей тихой пустой московской квартире сидеть и вспоминать. Каким-нибудь неприютным осенним вечером смотреть на затяжной темный дождь и вспоминать сентябрьский иноземный город, душный номер в отеле с синими тяжелыми шторами, жаркую, продавленную вздохами постель, зыбкое утро, розовый купол мечети и печальный взгляд портье ей вслед, когда она, держа чемодан в руках, вдруг обернулась. Она будет долго-долго перебирать, как сувенирные малахитовые четки, эти драгоценные и бесстыдные ночи в своей памяти.

О своей беременности она узнала через два месяца. Разделась донага, подошла к зеркалу, улыбнулась, — оно наконец выдало ей ее тайну и расколдовало ее. “В сущности, какая теперь разница, кто отец? — подумала спокойно и погладила живот. — Девочку назову Таис. А мальчика... — она попыталась вспомнить имена своих стамбульских любовников, и в памяти всплыло только одно, она не помнила чье, — Осман. — Нет, слишком экзотическое, лучше все-таки русское, но созвучное. Осман... Осман... Осман — Руслан, например. Да, пусть будет Руслан. Девочка — Таис, мальчик — Руслан. Ребенок турецких ночей. Но кому какое до этого дело?”