Иосип Новакович - День дурака

Ночью Иван попытался отлить, потихоньку вынув член из штанов. Но не смог выдавить ни капли, только обжигающая боль горячим потоком побежала из почек сначала по члену, а потом по пальцам. Он запихнул его обратно в штаны и вспомнил себя в шестилетнем возрасте, когда обожал писать на виду у всех, даже на церковном кладбище, пока мать не научила его скромности. Только он с гордостью вытащил свою пиписку, как она сказала: «Немедленно убери! А не то кошка схватит и съест вместо рыбки!» При этом воспоминании Иван улыбнулся, и от этой улыбки трещины на губах разошлись, и кровь закапала на небритый подбородок.

Колонна военнопленных добралась до следующей деревни, где им раздали по миске с фасолью. Четники ждали, когда закончатся гроза, бушевавшая двое суток, и ужасный ливень, а потом погнали пленных дальше, еще десятки километров, до лагеря для интернированных.

Проходя мимо сожженного и разоренного сталелитейного цеха, военнопленные мусульмане и хорваты, спотыкаясь, двигались по полю, усеянному воронками от бомб. В воронках плескалась вода, из которой выпрыгивали серые бородавчатые жабы, словно сердца, покинувшие тела павших воинов и теперь скитающиеся по этой обреченной земле. Ивана нервировало то, что столько сердец сразу выскакивало из серости. Он видел их все, пока они зависали в воздухе, и казалось, что земля просто выплевывает ненужные сердца, а потом заглатывает их обратно в грязь.

Через три месяца Сельма шла по вымощенной булыжником улочке городка Осиек мимо обнесенного лесами собора из красного кирпича. Рабочие штукатурили стены, замазывая дыры между кирпичами. Мокрая штукатурка отваливалась, с грохотом падая, словно град. Сельма направлялась к реке Драве, размышляя, стоит ли жить дальше или убить себя. Но поскольку она пережила все ужасы в Вуковаре, кончать жизнь самоубийством после того, как сербы не убили ее, – абсурд. У нее была хорошая работа, она занималась восстановлением зданий, искала способы перестроить рухнувшие крылья больничных зданий, крыши фабрик, мосты и соборы. Но, занимаясь ремонтом зданий, Сельма не была уверена, что сможет так же залатать и собственную жизнь.

– Эй, привет, – раздался знакомый голос откуда-то сзади.

Сельма обернулась и увидела Ивана. Он был очень худым, и седина полосами испещряла его жирные темные волосы. Но лицо по-прежнему было легко узнаваемым, с высоким широким лбом, глубоко посаженными широко расставленными глазами под густыми бровями и огромными ушами, торчащими в стороны. Он походил на мальчика, в огромных глазах которого светились желание, голод, зависть и даже, наверное, любовь.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Сельма.

– Ищу себе работу.

– Очень смело после того, что ты сделал.

– А что я такого сделал?

– Ну, не прикидывайся невинной овечкой, ты бомбил, сжигал, мародерствовал…

– Может, и так, но я не хотел. Как бы то ни было, я воевал и на стороне хорватов тоже, и меня снова взяли в плен сербы, и я выжил только чудом. Меня ранили, а потом обменяли на своих военнопленных.

– И ты считаешь, что твоя история должна меня тронуть.

– Правда всегда трогает.

– И ты хочешь жить дальше, как будто ничего и не было? Хочешь, чтобы мы обо всем забыли?

– О чем еще?

– Может, тебе и легко забыть, но не мне. Я беременна. Должно быть, ребенок зачат в Вуковаре.

– Правда? Я считал, что убил его раньше, чем он успел довести дело до конца.

– И ты только представь, до этого я не могла забеременеть, и тут…

– Давай поженимся, я позабочусь о тебе и ребенке.

– Очень благородно. Но что ты можешь? Это мне придется тебя содержать.

– Нет, я все могу.

– А ты упорный.

– Да, для разнообразия. Жаль, что я не был таким упорным, пока мы учились вместе.

– Разве ты не был упорным? Ты прицепился ко мне как пиявка.

– Тебе так кажется? Я сильно любил тебя столько лет.

– Не знаю о любви, зато я точно знала, что ты все время был где-то рядом, за углом, под окном, за дверью аудитории, в церкви, везде.

– Почему же ты со мной столько общалась?

– Ты казался жалким и убогим, а я ненавижу убогих, но при этом хочу помочь им. Я хочу сказать, твое внимание льстило мне, но оно мне и угрожало.

Они спокойно смотрели друг другу в глаза, слушая, как трещит лед на реке. А потом шли вдоль зацементированной набережной и наблюдали, как льдины взбираются друг на друга, ломаются, тонут, всплывают, сталкиваются, разбиваются на части – острые, белоснежные, с зазубренными краями, светящиеся на солнце, как огромные стеклянные мечи, с грохотом ударяющие по глыбам мрамора. Казалось, земля, на которой они стояли, плывет, как айсберг, на север, а река стоит на месте.