Илья Штемлер - Завод

— Храните как память? — поинтересовался Греков.

— Могу уступить, если найдется покупатель. Бас-кларнет. Божья свирель, как говорится. Триста рублей. Но вам, как главному инженеру, уступлю за двести. — Лепин подошел к круглому столу и принялся наводить на нем порядок. — Покупаете бас-кларнет?

— У вас наступили черные дни? — Греков усмехнулся.

— Да. Представьте себе! Вчера по телефону позвонил какой-то тип. Правда, мне показалось, что из трубки понесло сивухой, но не в этом дело. Если он смог набрать номер, то был не так уж и пьян…

Грекову показалось, что он уже знает то, о чем сейчас поведает Лепин.

— Он заявил, что я спелся с вами. Что затравил хорошего человека. Гмырю. Уложил его в больницу. И что вообще мы с вами гонимся за славой, не замечаем живых людей, но простые рабочие этого так не оставят. — Лепин развел руками. — В общем, дурак какой-то. И подлец.

— Больше он ничего не говорил? — спросил Греков. — Никаких имен и фамилий не упоминал?

— Нет… Собственно, я не запомнил дословно. Но тема варьировалась одна и та же.

— И вы кого-нибудь подозреваете?

— Понятия не имею. Может, Павел Алехин спьяна?

— Нет! — сказал Греков. — Исключено. Я его знаю с юности. На такое Пашка не пойдет. Если что задумает, скажет не таясь, это уж точно.

Греков подумал, стоит ли рассказывать о разговоре с Аней Глизаровой. Нет, пожалуй, пока не стоит. Возможно, это совпадение. Делать вывод рано. Однако он был убежден, что между обоими звонками есть связь. Какая? И там и здесь сплетник касался его, Грекова.

За стеной послышались короткие гудки точного времени. Одиннадцать. При всех допусках Шурочка уже должна спать. К тому же, пока он доберется домой, пройдет еще минут тридцать.

Греков поднялся. У заваленного бумагами круглого стола он задержался.

— Знаете, за что казнили Томаса Мора?

— Томаса Мора? — удивленно переспросил Лепин. — Его, кажется, прижали за несбыточные мечты. Дофантазировался, бедолага.

— Нет, Семен. Он перечил королю.

— Ну, допустим. — Лепин соображал, к чему клонит главный инженер.

— Отсюда вывод — занимайтесь утопией, но не перечьте королю. Ясно?

Лепин перехватил взгляд Грекова, брошенный на стол.

— Ясно. Толку, правда, будет маловато, — пробормотал Лепин. — И откуда у вас такие энциклопедические знания, Геннадий Захарович?

Греков рассмеялся и похлопал молодого человека по плечу.

— Признаться, я сейчас мыслю не конкретно, а так, ощущениями. Просто есть разные люди, Семен, простите за банальность. А того подонка-сплетника надо выбросить из головы.

Не заходя в цех, Кирилл спустился в подвал. Юра Синьков сидел перед прибором и выводил блик в окуляр. Кропотливая процедура. Хотя в подвале температура держалась постоянная, да и пол не слишком сотрясался, все равно блик регулировался с трудом.

— А, появился, академик! — Синьков отложил отвертку и поднялся навстречу Кириллу. — Как дела? Принес?

Кирилл поставил на соседний стол чемоданчик. Аккуратно сложенные черные пластинки тускло блеснули в полутьме подвала.

— Ну расскажи, расскажи. Не скромничай, — подбодрил Синьков.

Кирилл рассказал, как две недели просидел в институте полимеров, испытывая пластинки на температуру. Как отремонтировал сломанный автоклав. Как научился строить графики, выискивать оптимальный режим, менять концентрацию состава. Все приходилось делать самому, институтским было не до него. Покажут и уйдут на полдня. А сегодня старший технолог в институте похвалил Кирилла и предложил переходить к ним лаборантом. Оклад — девяносто плюс премия…

— Я тебе перейду! — Синьков похлопал Кирилла по спине. — Ты и нам пригодишься. Ишь ты, нашли кого переманивать!

Кирилл молчал с серьезным видом.

— Так вот, пока я буду возиться, к тебе просьба. Надо фрезернуть контур вкладышей. — Синьков взял со стола металлическую деталь и подал Кириллу. — Сходи к отцу. На их станке можно избежать горизонтальной обработки.

— Ну вот еще! — Кирилл насупился. — Не подпустят они меня к станку. Полмесяца ремонтировали.

— Надо, Кирюша. Времени-то нет.

— Иди сам. Я не пойду, — упрямился Кирилл, хотя он был не прочь наладить отношения с отцом. Надоели косые взгляды, многозначительные вздохи. Да и у матери с отцом что-то произошло. Разговаривают мало, отмалчиваются. Сам же Кирилл дома чувствовал себя прескверно — и дернуло его тогда наговорить матери всякой чепухи!

— Ты не тяни время, — напомнил Синьков. — Ступай.