Комната была огромная. Два широких венецианских окна, высокий потолок, покрытый росписью на библейские темы. На стенах — картины в тяжелых рамах, потемневшие от времени. Всюду старинные тарелки, подсвечники, статуэтки. Щербатый паркет с замысловатым узором тускло блестел, отражая роскошную бижутерию люстры. У дальней стены, в нише с откинутой занавесью, стояла неубранная кровать. Иван Николаевич извинился и сбросил занавесь, на которой золотистыми нитями были вышиты павлины.
Усадив гостей в кресла, Иван Николаевич вытащил толстенные яркие журналы, чтобы молодые люди не скучали, пока он приготовит кофе.
Несколько минут молодые люди рассматривали картинки. Затем Адька бросил свой журнал на столик и отправился на кухню, к старику.
— Слушай, он и вправду профессор? — спросила Лариса.
— Вроде бы, — ответил Кирилл.
— А откуда вы его знаете?
— Познакомились. На ипподроме. — Кирилл отложил журнал. Надоело. И на сердце было неспокойно. Никак не вздохнуть всей грудью. Эта неприятнейшая история со станком. Конечно, он признается. И чего ему пугаться? Ведь он ничего плохого не хотел, задал большие обороты, и вдруг треснуло, вылетела зубчатка. Хорошо, его не задела, стой он чуть левее, и убить бы могла. Скорость будь здоров, пуля…
Кирилл поднялся и подошел к окну. Ночная улица вытянула свою темнеющую спину. Изогнутые дугой фонари словно ребра на этой костлявой спине. Посередине полз трамвай, громыхая на стыках-позвонках.
На подоконнике лежал раскрытый альбом с прекрасной фотографией головы лошади. Большой черный глаз полуприкрыт мохнатыми ресницами, уши слегка прижаты, ноздри напряжены и даже кажутся влажными, стоит только потрогать. Кирилл перевернул страницу — еще одна лошадь, только в беге. Разметала ноги, вытянула хвост. Вероятно, та же самая, что и на первой странице. Кирилл с удовольствием переворачивал листы. Вот и сам Иван Николаевич с незнакомым жокеем у главного входа ипподрома. Вот он у барьера. Вот он рядом с лошадью, поглаживает ее по шее… Кирилл уже собирался захлопнуть альбом, как из него выпали две фотокарточки. Пожелтевшие, утоненные в краях, с выцветшими пятнами. На одной был изображен худощавый мужчина в гимнастерке, с медалями на груди. Он стоял подле повозки с красным крестом. На второй — генерал в мохнатой папахе пожимал руку военному в гимнастерке перед кавалерийским строем. Несомненно, военный в гимнастерке был не кто иной, как Иван Николаевич в молодости…
Кирилл сунул фотокарточки в альбом и отошел к двери, ведущей на кухню.
— А даму-то оставили, — суетился старик. — Я сейчас, сейчас. — Он убавил газ под жаровней с песком, в которой стояла кофеварка, и принялся размахивать картонкой, разгоняя по кухне пряный кофейный запах. — Секрет фирмы. Кофе на песке.
Иван Николаевич достал бутылку рома, конфеты, четыре рюмки, четыре чашки. Все это водрузил на тележку.
— Да. Главное-то чуть и не забыл. — Старик снял с полки вазочку с двумя розами — желтой и красной и поместил в центр тележки. — Теперь все в порядке.
И они двинулись в комнату. Впереди — торжественный, слегка прихрамывающий Иван Николаевич, справа улыбающийся, рот до ушей, рыжий Адька, слева смущенный столь необычной церемонией, Кирилл.
— «Я ненавижу всех святых, они заботятся мучительно о жалких помыслах своих, себя спасают исключительно». — Иван Николаевич подкатил тележку к креслу Ларисы, вынул розы из вазочки и стряхнул капли воды.
— Спасибо. — Лариса поднялась с кресла, приняла розы и с любопытством оглядела тележку. — Ваши стихи?
— Бальмонт. Константин Дмитриевич Бальмонт.
Кофе был изумительным. С резким запахом и слегка горьковатый. Вся прелесть в ощущении после глотка, когда во рту еще держится привкус выпитого. И еще этот ром. На чашку кофе чайная ложка рома.
— Признайтесь, Лариса, вы не очень огорчены, что попали в бунгало к древнему старику? — Иван Николаевич лукаво улыбнулся, кивая на кофе. — И конфеты берите. Берите, берите. Не стесняйтесь. Как это прелестно — сидеть в уютной комнате и слушать живописные рассказы бывалого моряка о дальних заморских странах. — Иван Николаевич легонько подтолкнул Адьку.
Лариса поставила чашку, чтобы не расплескать.
— Живописные… Гибралторг… Спросите, может, он вам расскажет, где желтый галстук для Кирилла покупал?
Адька отставил чашку, вытянул сигарету и закурил, всем своим видом показывая, что он ни в грош не ставит Ларисино презрение, что он себе цену знает. И не продешевит.
Читать дальше