Йозеф Винклер - Кладбище мертвых апельсинов

На площади Чинкваченто, когда я шел мимо спящей женщины, которая целыми днями совала в пасть своей постоянно падающей на газон, умирающей овчарке куски мяса, и увидел два огромных новых рекламных плаката, висевших на стене перехода, ведущего в метро; на одном из них был изображен зимний пейзаж, на другом – тугая струя белого молока, текущая из деревянной овцы, я взвыл, как цепная собака, потому что тунисский бродяга Риад Шафедин рассказал мне, что завтра утром он садится в самолет и возвращается в Тунис. Когда я, весь в слезах, шел домой, то обнаружил в мусорной куче на улице Сан-Валентино полуразорванную африканскую куклу. Ее ступни болтались над тыльной стороной моей кисти. Я подумал, не принести ли мне ее домой, но снова положил ее в мусорную кучу и накрыл белым платком, найденным тут же, в мусоре. Однако пару дней спустя, бродя у площади Чинкваченто, я увидел, как на площади Республики Риад Шафедин садился в «мерседес» с миланскими номерами. В тот же день, сидя на диване в гостиной Леонтины Фэншоу и глядя на надкусанное яблоко, я подумал о Риаде Шафедине, которого как-то раз притащил с собой в квартиру и который раскрыл перед моим лицом нож, все время бывший при нем ради безопасности, показывая, на что он способен, если я не заплачу ему обговоренную сумму. Провожая его до автобусной остановки на площади Евклида, я увидел хозяина, стоящего перед магазином «Бенеттон» и ждущего, пока опустятся автоматические жалюзи. Глядя на движение стальных жалюзи, пока Риад Шафедин садился в автобус, я никак не мог решить: сунуть мне под жалюзи голову из магазина или с улицы. Лучше наверное, с улицы, чтобы никто не увидел, как раздуется мое лицо, когда жалюзи сдавят горло, и как станет распухать язык, и как из моих глаз брызнет кровь.

В парикмахерской на площади Евклида стриженые ногти летели на грудь и на колени женщине, делавшей маникюр потягивавшему сигарету мужчине. На кончики его пальцев садилась тонкая пыль, когда подпиливали его ногти. Полуприкрыв глаза, с потухшей сигаретой во рту, мужчина смотрел на женщину, которая смачивала его ногти губкой, а затем вытирала их фланелевым платком.: На руке парикмахера, держащей телефонную трубку, я увидел состриженные волосы. Другой рукой держа ножницы, он разговаривал по телефону, продолжая стричь клиента. Выставив грудь, мать кормила ребенка. Парикмахерша резкими движениями пальцев сверху вниз массировала матери голову. Черноволосый подмастерье, держа на коленях куклу, плел косу из четырех прядей свежевыросших кукольных волос и вставлял в нее пару полуувядших маргариток, принесенных в парикмахерскую ребенком. Надувную пластиковую секс-куклу в человеческий рост – беднягу, с которой я более полугода сожительствовал в Клагенфурте, я как-то раз, когда она сидела в ванне, приняв мальчишеской спермы, окликнул: «Людмила! Я тебя распотрошу!»

Придя в страхе домой, Людмила расхваливала свежее мясо. Меньшиков поднял указательный палец и снова сунул его в груду мяса. Мясо, которое он ест, обязательно должно быть с запахом тухлятины. Женщина с раком носа, который уже почти полностью ампутирован, купила в табачной лавке на площади Евклида пару почтовых марок с изображением папы Иоанна Павла II, несущего крест. На месте носа у женщины был наклеен вечно намокавший телесного цвета пластырь, который к тому же слегка поддерживал ее очки. На ее лбу блестели крупные капли пота, готовые в любой момент потечь по ее лицу.

Мой двоюродный брат, с которым я долгие годы был служкой в камерингской церкви и с которым мы, как Якоб и Роберт, вместе вешались, но одновременно сидели под нашими все еще дрыгающимися ногами и описывали друг другу наши мертвые тела, он – мое, я – его. На мгновение я отвернулся от висящих тел и, когда я вновь посмотрел на них, то заметил, что мое тело страшно исхудало, члены лишились плоти. Лохмотья арестантской робы болтались на моем повешенном скелете. В другом сне на нас были черные, расшитые по краю серебром, но уже засаленные одеяния церковных служек, и мы шли за медленно едущим, но управляемым на расстоянии катафалком. В гроу, наполненном освященными облатками, на самом верху лежали глазные яблоки священника Франца Райнталера. Склонившись над гробом и посмотрев в зрачок его правого глаза, я увидел «Zibaldone dipensieri» Джакомо Леопарди [19] Джакомо Леопарди (1798–1837) – итальянский поэт. и проснулся от страха быть задушенным, с ощущением павлиньего пера во рту. Трясущейся правой рукой я тут же ощупал свой высунутый язык.