Мирча Элиаде - Под тенью лилии (сборник)

— Он что-то все бубнил по-своему, по-русски, — сказал Илиеску.

— Воды, верно, просил, — добавил Замфир. — А вода вся вышла.

Я показал ему сахар, а он закрыл глаза. Не хочет.

Замфир слизнул со своей ладони кусочек сахара и стал сосать.

— Хоть он с виду и худющий, а все тяжесть, — проворчал Илиеску. — Притомились, решили передохнуть в холодке. Села что-то все не видать.

— Глядишь, и он оклемается, — добавил Замфир.

Дарий сбросил вещмешки на выжженную, пыльную траву и встал на колени подле раненого, напряженно слушая его тяжелое, частое дыхание.

— В чем только душа держится, — проронил он. — Удивительно…

Он подтянул поближе свой мешок и стал в нем копаться. Раненый следил за его движениями, по временам вздрагивая всем телом, как будто его било лихорадкой.

Дарий обернулся к Замфиру, спросил, понизив голос:

— Что будем с ним делать? Дальше нести мы его не можем, время дорого. Бросим или все-таки прекратим его мучения?

Замфир отвел глаза, замялся…

— Раз уж мы потрудились, донесли его досюда… Может, Божьей милостью, у него станет сил нас благословить. Потому — такое мое мнение — ему теперь хочется нас благословить…

— Ну да, мы же слыхали, — поддакнул Илиеску. — Мы же слыхали, как он сказал «Christu». Если его позаговаривать, он еще часок протянет. До села.

Дарий закурил и, усмехаясь, смерил их взглядом.

— Какое село, о чем вы? Тут на сто верст одни поля.

Собака встала в нескольких шагах от них, робко поскуливая, не сводя глаз с кусочков сахара. Замфир вздохнул.

— Поговорим с ним по-простому, может, он так лучше поймет. Пока тут сидим, отдыхаем, поговорим с ним, расскажем, как будет в селе.

Илиеску всем телом повернулся к раненому и вдруг заговорил совсем другим, непохожим на свой голосом, как говорят с больным ребенком:

— Уже недолго, Иван, скоро будет село, твое родимое. А в твоем селе — благодать, прямо как в нашем…

— Скажи, что мы ему дадим, — подсказывал Замфир. — Водицы студеной, сколько душе угодно…

— Иван, — нашептывал Илиеску, нагибаясь к раненому, — твое село все в садах, мы нарвем для тебя и слив, и груш, и чего ты только пожелаешь…

— Женщины умоют тебе лицо, — вторил Замфир, — уложат тебя в чистую постель…

Раненый закрыл глаза и зашевелил губами — видно было, что с большим усилием, но все быстрее, все судорожнее.

— Только и ты про нас не забудь, — гнул свое Замфир. — Не забудь, о чем мы тебя просили…

— Он не забудет, — подхватил Илиеску. — Не может такого быть. Мы же потрудились для него, мы ему были что друзья-приятели. Priatin, Иван! Priatin! — крикнул он, расцветши всей физиономией. — Ты вспомнишь про нас, Иван, ты поднимешь руку, поднимешь и благословишь нас!

Вдруг собака тихонько завыла, испуганно завертелась и, дрожа, шерсть дыбом, метнулась прочь по дороге. Раненый открыл глаза, но уже не смог повернуть головы, чтобы проводить ее взглядом. Он смотрел теперь прямо в небо, и так упорно, как будто ему не мешал ни тяжелый послеполуденный свет августовского солнца, ни пыльная взвесь, заткавшая воздух нескончаемой паутиной. Несколько секунд все молчали. Дарий нагнулся к раненому, положил руку ему на лоб, пристально заглянул в глаза, сказал шепотом:

— Боюсь, что он умер… — И добавил, тяжело поднимаясь с колен: — Господи, прости его и помилуй!

Замфир тоже положил руку ему на лоб, легонько потрепал по щеке, потряс руку.

— Господи, прости его и помилуй! — произнес он, крестясь. — И Господь его помилует, потому как он нас благословил, а это на счастье…

— Он когда давеча шевелил губами, это он нас благословлял, — подтвердил Илиеску.

Дарий закинул за спину ранец и уныло посмотрел в ту сторону, куда убежала собака.

— Пора трогаться, — сказал он. — Теряем время.

— Погодите еще маленько, господин студент, — застенчиво пробормотал Замфир, извлекая из своего мешка лопату с коротким черенком. — Не оставлять же его воронам на растерзанье. Вы еще папиросу не докурите, а могилка уже будет готова…

Дарий вытаращился на него в изумлении, словно не понимая.

— Потерпите, господин студент, — поддержал товарища Илиеску. — Земля тут рыхлая, не успеете в ладоши хлопнуть — могилка уже вот она…

— Вы что, ребята, спятили? — выговорил наконец Дарий. — Нет, вы положительно спятили… Но это и моя вина, — добавил он тише, отходя в сторону. — И моя вина тоже…

Когда он оглянулся и увидел, как они торопливо копают землю, тяжело дыша и не переговариваясь, ему показалось, что у него галлюцинация, потому что они разошлись больше чем на два метра друг от друга, точно рыли братскую могилу, и в ту же секунду он услышал тонкий шип немецких истребителей, приближавшихся на бреющем полете, а за его спиной, из-за поля, может быть, даже с того самого шоссе, по которому отступала их рота прошлой ночью, глухо и далеко забухали русские пушки.