Гизела Эльснер: Испытание на прочность

К моему разочарованию — ибо в то время, по непонятным причинам, я бывала разочарована, если не обнаруживала в квартире изменений, точнее вполне определенных изменений, ведь в том нервном и возбужденном состоянии, в каком я тогда пребывала, бог знает что могло показаться изменившимся, — так вот, к моему разочарованию, все лежало и стояло точно на тех же местах, на каких было оставлено перед уходом. Мысль, что из-за броских пометок шариковой ручкой это отнюдь не было чудом, пришла мне в голову лишь позднее.

Со временем став более изобретательной, я частично убрала свои неуклюжие, жирные пометки, частично же сохранила на прежних местах, кое-где нарочно поставила прямо на них ножки кресла, кое-где, наоборот, придвинула ножки вплотную, чтоб создать впечатление крайней непоследовательности, призванной озадачить незваных визитеров.

Одновременно я изобрела отметки гораздо более утонченные. К примеру, укладывала друг на друга две отпечатанные на машинке страницы рукописи таким образом, чтоб определенный угол верхней страницы пересекал определенное слово на странице, лежащей под ней, да к тому же упирался в определенную букву. Шариковую ручку я оставляла на странице в таком положении, чтоб ее концы указывали на строго определенные буквы. Лупу я размещала на странице письма так, чтоб край ее пересекал строго определенные слова. Вокруг записной книжки, которую незваные визитеры должны были счесть подлинным кладом, я в строго определенном порядке рассыпала хлебные крошки. Перед уходом я закрывала все окна, чтоб ни малейший сквозняк не внес свои коррективы, набрасывала точную схему оставленных отметок и забирала ее с собой. Такие меры предосторожности я принимала перед уходом ежедневно.

И действительно, на сей раз отнюдь не потребовалось недель, чтоб обнаружить очередные изменения. Уже через несколько дней, вернувшись домой, я обнаружила, что положение машинописных страниц, положение шариковой ручки, лупы и распределение хлебных крошек по столу не совпадают с моим чертежом. К тому же я установила тогда, что незваные визитеры наведываются ко мне в квартиру много чаще прежнего.

Что-то, должно быть, усилило их подозрения, вместо того чтоб свести к минимуму. Часами я размышляла, в чем же тут дело. До полуночи ворочалась без сна, пытаясь понять, что же во мне самой и в моем поведении столь подозрительно. Однако ничего разумного в голову не приходило. И до сих пор у меня нет этому объяснения. Хотя я бы многое отдала за то, чтоб хоть как-то выяснить это. Ведь именно полная неосведомленность в первую очередь порождает беспокойство.

Теперь я уже не помню точно, когда это произошло. Как-то раз после обеда, делая в городе покупки, я вдруг сообразила, что за мной наверняка следят; вполне понятно, они ведь не хотели подвергаться риску быть застигнутыми мною в моей же квартире: подобные обыски на частных квартирах, независимо от того, жили там раньше террористы или нет, считаются в наши дни, как и прежде, незаконными.

Сознание, что за тобой следят, завладевает человеком полностью. Оно меняет его, хоть и не сразу, но незаметно, исподволь и в итоге необратимо. Даже самым обычным действиям, таким, скажем, как покупка сигарет или раскрытие зонтика, оно придает элемент значительности. Так называемый повседневный быт перестает существовать. Бытие человека, за которым следят, постоянно отмечено печатью исключительности. Пусть не сразу вырастая до государственных масштабов, поступки человека, за которым следят, нередко обретают в его собственных глазах — благодаря той оценке, возможно лишь предполагаемой, какую им дают замеченные или незамеченные, подлинные или воображаемые наблюдатели, следующие или якобы следующие за ним по пятам, — масштабность, каковой они полностью или по крайней мере частично лишены в обыденной жизни.

Человек, за которым следят, в своих поступках похож порой на актеришку из балагана, а порой на психически больного.

Ведь не так это просто — обнаружить среди машин, с утра до поздней ночи наводняющих улицы такого города, как Мюнхен, те самые машины. И совсем не так просто обнаружить среди прохожих, с утра до поздней ночи снующих по улицам такого города, как Мюнхен, лиц обоего пола, находящихся у государства на особой службе. То есть обнаружить их в полном смысле этого слова, разумеется, невозможно. Их можно разве что спровоцировать тем или иным неожиданным маневром, добиться реакции, выдающей истинные их намерения.