Гизела Эльснер: Испытание на прочность

Несколько раз, когда подолгу задерживалась на радио или уезжала в другой город, я оставляла ключи у консьержки. Ей шестьдесят пять лет, бывшая прислуга, теперь вдова-пенсионерка, пенсия, правда, всего 280 марок, поэтому она, невзирая на возраст и приступы головокружения, до сих пор повторяющиеся у нее после сотрясения мозга, вынуждена по-прежнему мыть лестницу, подметать двор и въезд, а также подвал и чердачные кладовки.

Как только в доме начинают что-то ремонтировать — а ремонтируют у нас в последнее время удивительно много, то вдруг отключат отопление, то воду, то газ, — эта женщина буквально врывается мимо меня в прихожую, бросая быстрые, испытующие взгляды в кабинет, гостиную, кухню, ванную; можно подумать, ей приказано застигнуть меня с поличным, — скажем, во время приемки очередной партии оружия.

Порой мне чудится в ее глазах особый блеск, выдающий не то насмешку, не то напряженное ожидание сенсации. И с ремонтниками, возможно мнимыми, она обращается без ярко выраженного подобострастия. Хотя относится к ним как к начальству, к людям, стоящим выше ее по социальной лестнице. К тому же все эти мастера, возможно мнимые, в отличие от обычной их манеры, никогда не появляются в нашем доме одни. Ко мне их неизменно провожает фрау С. в чистеньком, накрахмаленном передничке. В каком-то смысле она представляет их мне.

Адвокат, к которому я обратилась, не подвергал мои слова сомнению. Я сообщила ему, между прочим, что в мою квартиру наведывались именно тогда, когда вечером в теленовостях сообщалось о розыске террористов, к примеру, в те дни, когда всюду распространялся фоторобот какого-нибудь террориста или, скажем, в тот день, когда было обнаружено укрытие террориста С. Я заверила его, что никогда в жизни не была знакома ни с одним террористом.

Адвокат считал обыски на бывших террористских квартирах в порядке вещей. Более того, он не исключал возможности, что при обострении внутриполитической обстановки, когда им срочно понадобятся сообщения об успешных акциях против лиц, занимающихся антигосударственной деятельностью, точнее говоря, об арестах, в мою квартиру не погнушаются подбросить необходимые вещественные доказательства.

Сбивала с толку спокойная,, вежливая манера, в какой он все это излагал. На мой отчаянный возглас, не могу же я, возвращаясь домой, каждый раз проверять, не подложены ли в квартире или в кладовке автоматические винтовки, ручные гранаты, бомбы, патроны, а также чертежи правительственных зданий, банков и военных объектов, он не нашелся ответить ничего другого, кроме как: ну разумеется, не можете.

К тому времени факт слежки за моей скромной особой занял у меня в жизни центральное место. Все остальное отступило на второй план. Кое-что изменилось меж тем и в самих визитах. Лампу на письменном столе больше не выключали. Словом, теперь я уже не могла, войдя в квартиру, с ходу определить, наведывались в мое отсутствие незваные визитеры или нет. Теперь приходилось не только более тщательно осматриваться, не только основательнее исследовать всю квартиру. Приходилось принимать и кое-какие ответные меры, чтоб окончательно удостовериться в имевшем место обыске; вообще-то, если исходить из здравого смысла, этих мер, конечно, принимать не следовало. Я спокойно могла убедить себя в том, что плевать, в конце концов, если кто-то роется у меня в бумагах, в письмах и рукописях, в одежде, в постели, даже в грязном белье, если кто-то сдвигает с места шкафы, письменный стол и кресла, откидывает или скатывает ковры.

Теперь-то мне и в самом деле плевать. Теперь я почти и не думаю об этом. Просто исхожу из того, что двери моего дома в определенном смысле всегда открыты. Теперь я просто складываю все, что не должно попасться на глаза и в руки незваным визитерам, — эту вот рукопись, к примеру, или заметки, которые делаю для себя, — в весьма внушительных размеров сумку и постоянно таскаю с собой, куда бы ни шла. Тогда же я, возможно от накатывавшего время от времени ощущения слабости и беззащитности, придавала огромное значение возможности хоть что-нибудь выяснить, хоть как-то противостоять наваждению.

Вначале я отмечала шариковой ручкой на полу положение ножек шкафов, стульев, стола. Штрихи были до смешного заметны и бесспорно могли насторожить незваных визитеров. Я отмечала место на полу, где стояли мои туфли, и положение их каблуков, отмечала положение стопки бумаги в шкафу, отмечала положение оторванного кармана на серо-голубом шерстяном платье в гардеробе. Я записывала, что отметила и как именно, прятала записку в сумку, а вернувшись, сверяла по записке свои отметки.