Гизела Эльснер - Испытание на прочность

Но не используют ли против меня и мои отрицательные высказывания по поводу терроризма? Не расценят ли их как хитроумный маневр с целью замести следы?

Господин, назвавшийся Андауэром, не оставил своих усилий и после того вечера. В тот вечер, однако, он быстро сменил тему и принялся рассуждать о проблемах сугубо метафизических, в которых, кстати, разбирался столь же мало, как и в вопросах, связанных с терроризмом. Иначе он вряд ли счел бы меня террористкой, не стал бы иносказательно предостерегать от ударной силы своих кулаков, не изучал бы меня столь оценивающим, холодным, а временами весьма недоброжелательным взглядом. Впрочем, по-настоящему опасным господин Андауэр казался, только когда голос его понижался до шепота.

Я слушала его с дружелюбной миной, хотя отвечала односложно. Одновременно я пыталась определить, есть ли у него оружие, не спрятан ли где портативный магнитофон или микрофон направленного действия. А еще я раздумывала, как бы исхитриться разоблачить его. На мгновение я даже решила под каким-нибудь предлогом выйти вместе с ним на улицу и запомнить номер его автомобиля.

Но, отчасти опасаясь разбудить его недоверие, отчасти же тщеславно надеясь заманить его в кафе и украдкой сфотографировать, я не стала провожать господина, назвавшегося Андауэром, до машины. Я попрощалась с ним на пороге собственной квартиры. Уходя, он обещал позвонить в самое ближайшее время.

Он и в самом деле позвонил через несколько дней, в то же время. И точно так же, как в прошлый раз, сообщил, что тренировался в спортклубе, а потом спросил, нельзя ли заглянуть ко мне ненадолго. Прошлый раз получился очень милый вечер, заметил он.

Я ответила, что собираюсь пораньше лечь спать. У меня правда не было охоты в такой поздний час беседовать с ним наедине о смысле жизни да еще опровергать попутно его протеррористские высказывания, не зная, кто будет изучать весь этот разговор, записанный на магнитофонную пленку или подслушанный благодаря микрофону направленного действия.

Господин Андауэр обещал позвонить в другой раз. Однако, вместо того чтобы напомнить о себе еще раз телефонным звонком, он встретил меня на следующий день, судя по всему далеко не случайно, в обувном магазине на Леопольдштрассе, где я как раз примеряла туфли. Он подошел ко мне сзади и тем не менее сделал вид, будто крайне ошеломлен. Потеряв на какое-то время от неожиданной радости дар речи, он молча уставился на меня, словно не веря глазам своим, а затем произнес: неужели это действительно вы?

Впрочем, с какой целью он сам оказался в этом обувном магазине, было совершенно неясно. Целиком поглощенный изображением непомерного удивления, этот господин начисто забыл, что разыгрываемая им роль требует хотя бы для проформы подержать в руках пару мужских ботинок.

Лишь после того, как я напомнила ему об этом, точнее, после того, как я в упор спросила его, намерен ли он покупать себе туфли, он бросил нерешительный и какой-то потерянный взгляд в направлении полок, на которых была выставлена мужская обувь самых разных фасонов и расцветок, затем сказал, что пока не решил, и, хоть я активно подбивала его на покупку, ссылаясь на низкие цены — как раз началась дешевая зимняя распродажа, — он вместе со мной вышел из магазина, пальцем не шевельнув ради покупки. Должно быть, не без оснований опасался, что начальство не возместит ему подобного расхода, произведенного во время несения службы по охране безопасности нашего государства.

На улице он предложил зайти куда-нибудь выпить кофе и тут же решительно направился в ближайшее кафе, где при входе вновь продемонстрировал свои раздражающе изысканные манеры, то опережая меня, то пропуская вперед, даже если из-за недостатка места приходилось буквально протискиваться мимо, и все это с вымученной улыбкой на лице.

Как и следовало ожидать, после нескольких вводных высказываний о Рильке, поклонником которого он отрекомендовался и в этот раз, разговор — еще до того как официантка подала кофе — перешел на террористов. И вновь его суждения были более чем дилетантскими. Они заставляли предположить, что в задачи такого рода государственных служащих, а также, возможно, в задачи их начальников и даже начальников их начальников не входит изучение хотя бы в общих чертах аргументации столь усердно и столь беспощадно преследуемых ими террористов, аргументации, о которой не так давно много писали наши газеты и журналы.

Преследование ведется явно шаблонно, даже вслепую. Какой абсурд — составлять список квартир, где некогда обитали террористы, продолжать слежку за этими квартирами, когда террористы те давным-давно за решеткой или скрылись за семью морями, и ничтоже сумняшеся втягивать в этот процесс более позднего съемщика, даже не предупредив его, скажем, при подписании контракта, до въезда в квартиру, проверять его имущество, его бумаги, его личные вещи, причем отнюдь не с уверенностью, что речь в данном случае идет о незапятнанном гражданине нашего общества, напротив, с подозрением, которое будет висеть на нем до тех пор, пока он его не снимет, а это невозможно, ибо он не догадывается, в чем его подозревают, и, скорей всего, даже не предполагает, что находится под неким подозрением, неопределенным, взятым с потолка, точнее: под подозрением, основанным на самом обычном и вполне законном факте найма квартиры; вот в этой-то абсурдности и заключено нечто угрожающее, внушающее ужас.