Гизела Эльснер - Испытание на прочность

Это он осуществил при следующей нашей встрече. А устроил он ее весьма смешным и наивным образом. Позвонил около девяти вечера и сообщил, что только что вышел из спортклуба в двух минутах ходьбы от моего дома. Потом спросил, не может ли он сейчас вернуть мне книгу, которую взял почитать тогда, после премьеры.

Я хотя и согласилась, однако дала понять, что визит не должен затягиваться. Только я положила трубку, как господин Андауэр уже звонил в подъезде.

Несмотря на то что на шестой этаж он поднимался лифтом, а не несся сломя голову по лестнице, дыхание он переводил с трудом, а это доказывало, что путь от телефона-автомата к моему дому был проделан весьма быстрым шагом, может даже бегом. Несмотря на зимнюю пору, на нем была всего-навсего черная, видавшая виды куртка, а не пальто, должно быть, потому, что плащ, бывший на нем во время премьеры, и очень потертое замшевое пальто цвета охры, надетое им в третью и покуда последнюю нашу встречу, производили еще более неприглядное впечатление, нежели эта явно видавшая виды черная куртка.

Как бы там ни было, рука, которую он протянул мне, здороваясь, была холодна как лед. Заверив, что моя книга в полной целости и сохранности, он извлек ее из пластикового пакета в черно-белый цветочек, затем тщательно свернул пакет до размеров носового платка и положил на столик в прихожей столь бережно, что можно было подумать, он собирается забрать его уходя — и в самом деле, прощаясь, он сунул пакет в нагрудный карман своей куртки.

По меньшей мере столько же времени, сколько ушло на складывание пластикового пакета, потребовалось поклоннику Рильке и боксеру-«любителю», повернувшемуся в тот вечер, как я уже говорила, еще одной важной своей гранью, а именно симпатией к террористам, и неоднократно — то настойчиво, то томительно-скучно — пытавшемуся спровоцировать меня, так вот, столько же времени потребовалось господину Андаузру, чтобы решиться в тот вечер на стаканчик пива. Когда в конце концов он сдался и позволил себе этот стаканчик, впечатление было такое, будто он нарушает некий твердый жизненный принцип и ему еще предстоит ответить за это перед собою и господом. Кстати, пока я наливала себе стакан кока-колы, он предостерег меня и от этого напитка.

К подобным напиткам пристраститься так же легко, как к алкоголю, заметил он. Он знает одного бывшего алкоголика, который после того, как бросил пить, «заболел» кока-колой.

Прежде чем завести разговор о терроризме, господин Андауэр успел признаться еще в любви к животным, точнее: он был владельцем двух попугаев, которые, по его словам, частенько ни свет ни заря поднимают его своими криками с постели.

Может, сказал он, стоит ради попугаев подыскать квартиру побольше, а может, лучше сбыть кому-нибудь этих птиц, которые так и не научились разговаривать. Его самого тридцатиметровая однокомнатная квартира вполне устраивает. Да и вообще, вряд ли удастся быстро найти другую квартиру со столь прекрасным видом на безлюдные луга и поля.

Вслед за этим господин Андауэр перевел разговор на терроризм, причем настолько неожиданно и неловко, что даже у самого наивного простака неизбежно зародилось бы подозрение, что разговор этот преследует вполне определенную цель. К тому же он совершенно не владел аргументацией террористов и тех, кто питает к ним симпатию.

В культурном отношении, заявил он, Западная Европа, да и Восточная тоже, выдохлись. Ничего интересного больше не произойдет ни в одной области, так он полагал.

Вот были террористы, продолжал он, тогда по крайней мере хоть что-то происходило.

Это не аргумент, заметила я.

Но господин Андауэр проигнорировал мое замечание. С наигранным пафосом он провозгласил, как стыдно ему, что он продолжает жить, когда трое покончивших самоубийством в тюрьме Штаммгейм давно преданы земле. В том, что они покончили самоубийством, он ничуть не сомневался.

Мне стыдно, что я продолжаю жить, повторил он несколько раз.

А чего, собственно, вы стыдитесь? — удивленно спросила я.

Этого я не могу объяснить, мне просто стыдно, ответил господин Андауэр. А разве вы не ощущаете ничего подобного? — добавил он, присовокупив к вопросу настороженный, явно недоброжелательный взгляд в мою сторону.

Вот с этого момента я, пожалуй, начала понимать, с кем имею дело. Я мгновенно подобралась, и вовсе не потому, что питаю какие-то симпатии к террористам или хотя бы частично одобряю их теории. Я была начеку, так как сказала себе: любое необдуманное слово, любое хоть чуточку двусмысленное высказывание они, конечно же, истолкуют в нужном им смысле и используют против тебя.