Владимир Найдин - Реанимация Записки врача

Гулял он от этого человека направо и налево. Даже в замкнутом санаторном Гурзуфе умудрялся «куры строить» обслуге женского пола. От поварих и санитарок до замглавврача: «Нам, татарам, все равно». Зато и ревновал ее тоже регулярно. Бурно. «Всех поубиваю, кто к ней притронется», — предупреждал он и грозно нахмуривал жидкие брови. Даже белая пенка высыхала по краям разгоряченного рта. Голова на тонкой шее, как радар, поворачивалась в сторону потенциального обидчика. И народ расступался, стараясь не встречаться глазами с этим дракошей. Он, как Змей Горыныч, мог испепелить. Хорошо, что хоть одна голова была, а не три.

Теннис его очень укрепил. Он вышел на работу. Правда, вместо чемоданчика-кейса носил тонкую папочку с несколькими листками. «Мне хватает, — говорил он гордо, — остальное все в голове. Туда вирус не добрался. Пусть дураки носят чемоданы с бумагами». Спесивый был чрезмерно.

Но тут его подстерегла другая беда, не менее опасная, чем энцефалит, — алкоголь. У него и наследственность была не «люкс». То ли отец, то ли мать страдали запоями. Где-то на Дальнем Востоке. Он это тщательно скрывал. Но природу не обманешь, гены не запретишь. Не те времена.

Я по неосторожности тоже внес свою лепту в этот разрушительный процесс.

В одну зиму мы снимали дачу в Барвихе. На субботу и воскресенье. В те древние времена Барвиха не была запредельно модной. Просто нам подходила Усовская ветка, мы жили на Хорошевке, ехать близко. Дача была недорогая, просто изба. Хозяин — одиночка, жил в пристроечке. Перед нами не маячил, слегка попивал. Я приглашал Севку с женой и сыном, хотел его тренировать в ходьбе на лыжах. Толчок лыжными палками был ему чрезвычайно полезен. Это входило в придуманную мной систему тренировок. Он кривился, не любил холод, но слушался. Однажды, для поощрения, я обещал глоток коньяка. Меня тогда снабжали азербайджанским, марочным. Он оживился, глаза заблестели. «Годится!» — сказал он с вдохновением и покатил по лыжне. Когда он толкался палками, у него зад оттопыривался картинно. «Главное — отклячить жопу, — научно объяснял без пяти минут доктор физико-математических наук, — тогда толчок эффективнее и мощнее». Эрудит.

Вечером наступал миг его блаженства. Я наливал коньяк из маленькой бутылочки в десертную ложку. Он проглатывал, занюхивал рукавом «по-пролетарски». И требовал вторую ложку. Мол, не распробовал. Очень оригинально. Он полюбил десертные ложки.

Коньяк имел привлекательный летучий запах. На него появлялся хозяин. Поводил носом, он у него был какой-то сплющенный. Глаза сомнамбулически прикрывались, как при наркозе. «Пахнет чем-то освежающим, — сдавленным голосом говорил мужик, — алкоголь?» Помните, у Никулина: «Спирт?» Но, увидев десертные ложки, разочарованно заключал: «Лекарство…» Севка очень веселился от этого и требовал себе третью ложку. «Тройственная унция», — говорил он туманно. Коньяк его будоражил и вызывал на разные откровения:

— Я когда простого русского мужика вижу, то прямо млею. Простой, бесхитростный. Готов ему простить любое свинство. А вот интеллигенты ваши меня злят — чего-то крутят, вертят, выдрючиваются.

— А ты сам-то к какому классу себя относишь? — спрашивал я его.

— В том-то и дело — от тех ушел, а к этим не пришел, болтаюсь как… цветок в проруби, — горестно заключал он. — Давай еще одну ложечку примем, для успокоения, а?

— Раз ты этого мужика так любишь, отдадим ему остатки коньячка!

— Издеваешься? Я его лучше удавлю. Да он и непривычный к такому деликатесу. Я ему какое-нибудь пойло куплю в другой раз.

Но в следующий раз ничего не привозил. Скупой был отменно. И то: офицерское жалованье, никаких дополнительных приработков. Лидка спокойно смотрела на «десертное» лечение коньяком, она опасалась совсем других масштабов. Все бывало в их неспокойной жизни.

Привозили они своего сына, Афанасием называли. Полным именем. Года на два был старше моего сына Мишки. Малый был очень продвинутый. Все норовил сравнить длину своей письки с длиной Мишкиной. Сын смущался, отказывался. Тот настаивал: «Все равно у меня длиннее, я в детском саду на первом месте». Пятилетний Миша старался перевести разговор, взахлеб рассказывал что-то про поезда, паровозы (давно это было) и даже пытался петь «Гренаду», которую незадолго до этого мы выучили (интеллигенты проклятые). Но Афанасий не отставал, уходил с Мишкой погулять и там демонстрировал, как он далеко мог писать. Дальше всех, как из шланга. Севка на эту похвальбу только похохатывал, а Лидка смущалась.