Паскаль Лене - Казанова. Последняя любовь

К десяти утра он предстал пред очи своей подруги. Она заканчивала завтракать в компании Полины и аббата. Обе дамы очень приветливо и тепло встретили его: ничто ни в их словах, ни в выражениях их лиц не напоминало о событиях последних дней. Конечно, они не могли не обсудить их между собой, но, как он догадался, условились больше к этому не возвращаться, отчего ему легче не стало и стыд не прошел.

Г-жа де Фонколомб рассказала ему, что его «подруга-каббалистка», покинув Теплице позавчера вечером, направилась в Карлсбад, но в четверти мили от города была застигнута грозой: ее карету чуть не унесло потоком. Она спаслась, добежав до Дукса, куда перенесли ее багаж, и теперь оправляется от потрясения.

Джакомо принял новость с полным равнодушием: Ева также принадлежала к тому времени, которое он безвозвратно оставил позади. Он поймал себя на том, что не чувствует грусти и что траур по прошлому продлился всего несколько часов. Фортуна подстроила ему немало каверз, и он всегда философски относился к новым обстоятельствам, рассуждая, что удача вернет ему вскоре то, что он потерял. На сей раз он больше ничего не ждал, ничего не желал. На смену покинувшей его надежде пришло спокойствие, с чем он себя и поздравлял.

Г-жа де Фонколомб решила отложить отъезд на несколько дней по причине размытых дорог.

Хотя был день, пришлось зажечь канделябры, поскольку из-за густых и черных туч на небе в помещении были сумерки. Пожилая дама обратилась к Джакомо с просьбой прочесть ей стихи на французском или итальянском — по его выбору. Это будет его прощальным словом.

Джакомо не было нужды рыться в книгах, и он по памяти прочел отрывок прекрасной поэмы, повествующей о похождениях Риккьярдетто с Фьор д’Эспиной, испанской принцессой.

По мере чтения он переводил стихи для Полины, не владеющей итальянским: «Он обвил своими прекрасными руками мою шею и в нежном объятии поцеловал меня в губы…»

Пытаясь передать молодой женщине тонкости ариостовой поэзии, сам он с тоской думал, что его прошлое стало для него таким же далеким, как «Неистовый Роланд» [49] Героико-комическая поэма (1502, опубл. 1516 и 1532) Лодовико Ариосто (1474–1533), итальянского поэта; одно из самых знаменитых произведений Возрождения. , превратясь в некую сказку, которую он рассказывал самому себе.

Ева появилась к обеду. Одета она была с невиданной роскошью, чем явно была обязана игорным заведениям и альковам Теплице. Ее платье в виде туники было из шелковой тафты, затканной золотом. Спенсер [50] Спенсер — короткая курточка с длинными рукавами, отделанная оборками. голубого бархата прикрывал слишком открытую грудь: это подчеркнутое, хотя и не доходящее до стыдливости целомудрие свидетельствовало о том, что в сумочке божественной хранилось несколько векселей на предъявителя на немецком и французском языках, легко переводимых дамами подобного разряда в дукаты.

Она нежно поцеловала Джакомо, обдав его ароматом своих буклей, завитых «а ля Каракалла» [51] Каракалла (наст, имя Маркус Аурелиус Антониус Бассианус, 188–217) — римский император (211–217). Сын Септима Северия и Юлии Домны, был прозван Каракаллой за гальский плащ, который носил. Выстроил в Риме немало памятников; гигантские бани Рима носят его имя. У него были густые вьющиеся волосы, о чем можно судить по скульптуре, находящейся в музее Капитолия. . Она сделала г-же де Фонколомб грациозный реверанс и улыбнулась Полине. Пожилая дама попросила ее в деталях рассказать о своих приключениях, рассчитывая, что так незаметней пройдет время, да и Джакомо отвлечется от своих мрачных дум. Радуясь, что может услужить своей заимодавице, Ева пустилась в рассказ.

В Теплице она обнаружила общество графов, маркизов, баронов, как, впрочем, и повсюду — итальянских, немецких, венгерских — все профессиональные игроки и очень тонкие люди.

— Если к ним в руки попадает чужестранец, — с улыбкой излагала она, — уж они умеют его умаслить, и когда он садится играть, ему от них не вырваться, поскольку они все заодно, как ярмарочные шулера.

Ева не была расположена стать игрушкой в руках людей ее же сорта, перед которыми флорины г-жи де Фонколомб долго бы не устояли. И потому не сразу села за карточный стол, решив для начала походить, понаблюдать за игроками, выявить, кто срывает куши, а кто форменный простофиля. Ее интересовали лишь последние.