Дэйв Эггерс - Душераздирающее творение ошеломляющего гения

— Ой! — говорит она.

— Извини, — говорю я.

— Холодно.

— Это лед.

— Я знаю, что это лед.

— Лед и должен быть холодным.

Одновременно мне нужно сжимать ей нос, так что левой рукой я держу нос, а правой — лед на переносице. Это неудобно — у меня не получается одновременно делать и то, и другое, сидя на ручке дивана, да еще и смотреть телевизор. Пробую стоять у дивана на коленях. Перегибаюсь через ручку, чтобы одной рукой сжимать нос, а другой придерживать лед. Получается, но вскоре у меня затекает шея, ведь чтобы видеть экран, я должен развернуть голову на девяносто градусов. Так никуда не годится.

Тут меня посещает вдохновение. Я забираюсь на спинку дивана, поверх подушек. Растягиваюсь на спинке, и подушки шипят, когда я наваливаюсь на них всем весом. Вытягиваю руки вниз, так что и руки, и голова обращены в одном направлении — руки как раз достают до носа, а голова удобно устроилась на спинке дивана, и экран хорошо виден. Просто отлично. Мать смотрит на меня, и закатывает глаза. Я показываю ей большой палец. А она сплевывает зеленую жидкость в кювету-полумесяц.

Отец не двинулся с места. Бет стояла на пороге общей комнаты и ждала. От улицы его отделяло около десяти футов. Он стоял на коленях, но руками упирался в землю, а пальцы расставлены, как корни дерева на речном берегу. Он не молился. На мгновение голова его запрокинулась — он посмотрел наверх, но не в небо, а на деревья в соседнем дворе. С колен не поднялся. Он вышел за утренней газетой.

Кювета-полумесяц полна. В ней сейчас смешаны три цвета — зеленый, красный и черный. Кровь, идущая у нее носом, теперь выходит еще и ртом. Я исследую кювету, отмечая, что все три ингредиента не перемешиваются: зеленая жидкость — самая густая; кровь — пожиже, она просто плавает по поверхности. В углу есть еще немного черной жидкости. Видимо, желчь.

— А что это за черная дрянь? — спрашиваю я и показываю пальцем, сидя на своем насесте.

— Наверное, желчь, — отвечает она.

По дорожке в гараж проезжает машина. Открывается и закрывается дверь из гаража в прачечную, потом открывается и закрывается дверь в ванную. Вернулась Бет.

Бет ходит в тренажерный зал. Бет довольна, если я приезжаю домой из колледжа на каникулы, потому что тогда она может ходить в тренажерный зал. Она говорит, что ей нужно тренироваться. Ботинки Тофа продолжают громыхать. Бет заходит в комнату. Она в спортивной фуфайке и леггинсах из спандекса. Волосы у нее собраны, хотя обычно она их распускает.

— Эй, — говорю я.

— Эй, — говорит Бет.

— Эй, — говорит мать.

— Зачем ты залез на спинку? — спрашивает Бет.

— Мне так удобней.

— Удобней что?

— Кровь из носа, — говорю я.

— Черт. Сколько уже?

— Минут сорок.

— Ты звонил медсестре?

— Да. Она велела приложить лед.

— В прошлый раз это не помогло.

— А ты уже прикладывала?

— Конечно.

— Мама, ты мне этого не говорила.

— Мама?

— Я больше не поеду в больницу.

Мой отец, мастер маленьких чудес, совершил нечто совершенно невероятное. Вот что он сделал: примерно полгода назад усадил нас — Бет и меня (Билла не было, потому что Билл уехал в Вашингтон, и не было Тофа, которого по вполне объяснимым причинам никто не позвал) в общей комнате. Почему-то не было матери — сейчас я уже не помню точно, где она была, — но мы уселись как можно дальше от хорошо знакомых клубов дыма над ним и его сигаретой. Если бы разговор шел по принятому в таких случаях стандартному сценарию, для начала была бы разминка, потом мы обсудили бы наши дела в целом, потом отец сказал бы, что ему трудно говорить то, что он хочет сказать, и так далее, — но он просто усадил нас, совершенно не готовых к тому, что…

— Ваша мама скоро умрет.

Бет сменяет меня — придерживает лед и сжимает ноздри. Она пренебрегла моим изобретением: не стала забираться наверх, а села на ручку. Полотенце промокло. Кровь у меня на пальцах мокрая и теплая. Я иду в прачечную и бросаю полотенце в раковину — оно тяжело плюхается. Я трясу затекшими руками и достаю из сушилки новое полотенце и ботинки Тофа. Полотенце приношу Бет.

Спускаюсь вниз, чтобы посмотреть, как там Тоф. Я сажусь на ступеньки, так что мне хорошо виден подвал — комната отдыха, когда-то превращенная в спальню, а потом снова превращенная в комнату отдыха.

— Эй, — говорю я.

— Эй, — говорит Тоф.

— Как ты тут?

— Нормально.

— Есть еще хочешь?

— Скоро закажем пиццу.

— Ладно.