Лея Любомирская - Живые и прочие

И я решила, что больше так не могу. Я решила, мне надо бежать. Я решила, что завтра дойду до шоссе, откуда мы тогда свернули, а там доберусь как-нибудь до города на попутках.

Я так решила, забралась на свою сторону кровати и тоже заснула.

А проснулась оттого, что под окном гудела машина. Кудахтали куры, орал неведомо откуда взявшийся петух, доносились приглушенные голоса, ветер стучал в окно веткой — но главное, гудела машина!

Я выскочила во двор, Сеня, держа под мышкой банку с огурцами, разговаривал посреди двора с бабкой-хозяйкой, под яблоней лежала коза, и она смотрела на меня серьезными желтыми глазами.

— Ну что, поехали? — спросил Сеня.

Я побежала к машине, оглядела ее со всех сторон. Машина была грязной, вид у нее был подзаброшенный, но она гудела, а на заднем сиденье лежала пара банок с не моим вареньем.

Я не стала умываться, одеваться, чистить зубы. Я потрепала бобика — и залезла внутрь. Бобик повизгивал, вертелся рядом, махал хвостом, но в машину не просился, и я захлопнула дверь.

Сеня еще поговорил, поговорил с бабулей, потом сел за руль. Вздохнул. Потер лоб. Поправил зеркала. Снял ручник. Неторопливо тронулся.

— Ты бы хоть попрощалась, — сказал Сеня.

Мы проехали березовый перелесок, куда мы с бобиком ходили по грибы. И луг с клевером, мышиным горошком, донником и шмелями.

— Где у тебя был записан тот адрес? Ярославский? — спросил Сеня.

Я закусила губу, посмотрела назад. Деревни уже не было видно, она осталась за пригорком. Я шмыгнула носом, поймала слезинку языком.

— Ты что, плачешь? Эй? — сказал Сеня. — Знаешь, у тебя неплохо получался грибной суп. Потрясающий был суп. И уха. И жареная картошка. И кабачки, — сказал Сеня. — И трусы ты шила мастерски, у меня никогда не было таких удобных. И эта майка, которая из старой скатерти, — она моя любимая, я всегда ее буду носить. Лиза, ты слышишь? Было здорово.

Я ревела долго-долго — мы уже выехали на шоссе, а я все ревела и ревела.

— Верхние Углы, — вдруг сказал Сеня.

— А? — спросила я.

— Мы проехали указатель. Верхние Углы.

Я поискала под сиденьем бутылку — та, старая, должна была валяться где-то здесь.

Она и валялась, и в ней еще была вода — я глотнула, у воды стал какой-то масляный привкус.

Мы ехали быстро и по встречной, мы обгоняли колонну грузовиков.

Я нашла носовой платок, высморкалась, вытерла слезы, вытащила из пыльного бардачка первый попавшийся диск, запихнула его в плеер.

И включила погромче.

Разбив зеркало вдребезги,

завернул, что осталось, в белую простыню и после этого растоптал ногами.

Оклеил осколками глобус

так, чтоб не видно ни стран, ни моря;

вбил крюк в верх и подвесил глобус к потолку.

Раскрутил. И носился по комнате, шлепал руками по солнечным зайчикам.

Заляпал все стены ладошками.

Крытый тысячей зеркалец глобус крутился туда, потом раскрутился обратно, а потом перестал крутиться совсем.

И зайчики перестали убегать. И один из них сел смирно ровно поверх его ладони,

и вдруг оказалось, что от этого зайчика не так радостно, как он думал,

не холодно, в общем, и не жарко.

Жарко только оттого, что набегался за последний час.

Вадик рос у мамы и бабушки.

Мама покупала Вадьке машинки и пистолеты, но он в них не играл, как играют все мальчишки, он только раскладывал их по всему ковру и разговаривал с ними: самый большой пистолет был королем, машинки становились придворными и рассказывали королю сказки. Но больше всего Вадька любил играть с бабушкиными коробками. В одной были разноцветные стеклянные бусины, бабушка говорила, что раньше они были собраны на нитках и мама носила их на шее, но Вадька был маленький и не понимал, поэтому бусы порвались. Вадька запомнил, что, когда ты маленький и не понимаешь, что-нибудь непременно рвется.

Еще у бабушки была коробка с шитьем, Вадька обожал раскладывать катушки, наперстки и штопки, самую большую серую штопку они с бабушкой назвали Штопа-Клёпа, бабушке приходилось сочинять про нее сказки и рассказывать Вадьке на ночь, а днем Вадька в эти сказки играл. Когда у бабушки было хорошее настроение, Штопа-Клёпа была старой доброй королевой, но когда у бабушки болела нога, эта штопка начинала капризничать и своевольничать, она ругала всех жителей коробки и заставляла их быстро шить ей платья или ходить за Чудом за тридевять земель.