Агония Иванова - Проощание с детством

Саша пожал плечами.

— А кто еще знает? — еще один совершенно бессмысленный вопрос.

— Мама, папа и Рита, — ответил Саша и убрал волосы, брошенные ветром в лицо, — мы не говорили даже родственникам, — едва ли нужно было добавлять это. Саша смущенно замолчал, а потом вдруг поинтересовался, не мог он не высказать этого в слух, — что, теперь отвернешься от меня?

— Нет, — покачал головой Миша, — ты мой друг.

— Вот и славно, — вздохнул Саша и они пошли по домам. Поднимаясь по лестнице, он чувствовал, как напряжены его нервы, как подрагивают пальцы от возбуждения. Он рассказал… Десять лет молчать, оберегать свою страшную гадкую тайну, чтобы потом просто взять и высказать все это в слух. Теперь не было так горько думать о прошлом, все произошедшее казалось размытым, стертым, не таким существенным. Можно было глубоко вдохнуть и жить дальше, не оборачиваясь назад.

Как сложилась бы их судьба, если бы он раньше открыл Мише свой секрет? Что было бы, если бы они не стыдились так сильно этой истории и смело говорили о ней родным, друзьям, не вынуждая себя на обман. Может быть родители остались бы прежними? Но ведь в глубине души они все равно такие же, какими он помнил их, какими любил… Нужно просто разбудить их, вытащить из объятий векового льда, из мрачного царства теней и вернуть к жизни. Миша ожил. Значит, есть надежда. Значит и они оживут… Когда-нибудь.

Дверь Саше открыл отец, и вид его вполне мог разочаровать любого самого закоренелого оптимиста. От него за версту разило перегаром, а глаза его напоминали две черные зияющие бездны, в которых тонуло все светлое, все хорошее и прекрасное. Лицо казалось нарисованным, таким оно было мертвым.

— А… вернулся, выродок, — совершенно без эмоций заключил отец.

— Вернулся, — вздохнул Саша.

Ветер принес в окно кабинета литературы сладкий аромат цветов сирени и влажных после дождя молодых листьев. Меньше всего на свете сейчас кому-то из оставшихся учеников десятого класса хотелось учиться. Все они сидели притихшие, сонные, потерянные и покорно писали сочинение, все время отворачиваясь от своих тетрадей в сторону распахнутого окна, в которое дышала новая весна.

Запах сирени навеивал Кеше одно старое, давно померкшее воспоминание из той далекой поры, когда мама еще была жива, а он учился в пятом классе. В один из таких вот теплых дождливых майских деньков, выбежав на школьное крыльцо, он бросился к растущему рядом дереву сирени и принялся неумело, но отчаянно рвать цветущие ветки. Он хотел подарить букет своей маме, ведь скоро у нее день рождения. За этим занятием его застала Клара Петровна. Ворчливая и строгая женщина-завхоз, вечно страдавшая из-за того, в каком отвратительном состоянии пребывало школьное имущество, ругала его почем свет стоит, словно он совершил какое-то непростительное преступление, а он все повторял и повторял в свое оправдание: «я для мамы, для мамы…»

В состоянии глубокой задумчивости Кеша выплыл на улицу в пестрой толпе младшеклассников, кричащих и суетившихся под ногами. Он на мгновение остановился, наполняя полные легкие душистого, опьяненного цветением весеннего воздуха. Думать сразу стало легко, все вещи представились куда более ясно, просто и чисто, без напыления прежнего морока, сковывавшего все его порывы. Он поддался искушению и, подойдя к разросшемуся у школьного крыльца дереву, принялся торопливо, словно вор в чужом саду, срывать ветки с ярко-фиолетовыми цветами. В это мгновение ему казалось, что он — это он прежний, он настоящий и правильный и сейчас он снова станет маленьким мальчиком, пойдет домой, где его будут ждать мать и тепло домашнего очага. А вовсе не пустая квартира без мебели, ставшая такой неприкаянной после того, как туда перестала захаживать Ленка и наводить там хоть сомнительный, но порядок.

Кеша повертел сирень в руках и побрел к школьным воротам. Именно там он и столкнулся с Лидой. Она медленно шла, сторонясь всех людей, толпившихся в школьном дворе, сжавшись в комок отчаянного детского ужаса, как маленький зверек, забившийся в угол своей клетки на краю городского зоопарка. Она ждала удара, ждала агрессии и ненависти и была права. Кеша догнал девочку и поравнялся с ней.

— Ты домой? — зачем-то спросил он.

Иванова только сдержанно кивнула и волосы скрыли от него выражение ее лица. Кеша хотел было спросить, одна ли она идет, но не успел. Ответ не заставил долго себя ждать. За забором замаячила мрачная, сутулая фигура Лидиной бабушки. Кеша инстинктивно поежился. Он с детства боялся этой женщины из-за одного только ее уродства. Все они боялись. Но ведь ее душа была намного чище, прекраснее и человечнее, чем сгнившие давным-давно душонки большинства его одноклассников и современников. Почему они остерегались только внешнего уродства? Почему ни у кого не вызывал такого отвращения смрад разлагающейся души, как вызывала ее хромая нога, ее слепой глаз с бельмом, всегда смотревший куда-то сквозь собеседника?