Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы

Я не успел ему ответить, как он донес до пункта назначения. Ничего толком не успел рассмотреть, как очутился на втором ярусе кровати, заправленной чистой простыней. Титти аккуратно уложил, накрыл теплым одеялом, обнял меня и пошел к выходу, возле самой двери обернулся и прошипел: «Илелека, хойе! (До встречи, брат)!» На глазах негра блестели слезы.

— Илелека, Титти! Барши шокран! (До встречи, Титти! Большое спасибо!)

Титти не забывал меня и потом часто заходил в гости, до самого своего освобождения в мае 2009 года. Но это было потом, а пока начинался новый виток моей жизни в качестве заключенного тунисской тюрьмы.

После ухода Титти я огляделся, камера, куда он меня доставил, оказалось небольшой, восемь на четыре метра. Вдоль стен стояло девять двухъярусных кроватей, они были расставлены так, что по центру образовался проход длиной шесть и шириной полтора метра. Над дверью висел телевизор и смотрел голубым экраном прямо на меня, рядом висели часы. По периметру располагались бетонные козырьки специальных полок и зарешеченные окна без стекла. На полу, я не верил своим глазам, стояли настоящие пластиковые столики и стулья.

Интересно, но здесь было два туалета, закрытых деревянной дверью и, как оказалось, один из них оборудован настоящим унитазом. И пол сиял непривычной чистотой, ни одного брошенного окурка или спички.

Но самым удивительным было то, что здесь на восемнадцать кроватей приходилось четырнадцать заключенных. То есть один человек спал на одной кровати! За полгода нахождения в пятой камере я практически и забыл, что на кровати можно спать одному.

Какое это наслаждение спать одному на кровати и есть за столом, сидя на стуле! А не как животное сидеть вокруг кормушки на полу и, не прожевывая, хватать пищу из бачка, а если зазевался, то оставаться голодным.

Странная, конечно, камера, но мне определенно пока нравилось. Спать одному на кровати, и никто не будет стягивать у тебя по ночам одеяло, совать грязные ноги в лицо и пускать зловонные газы.

Моя кровать оказалась спаренной и, насколько я заметил, соседа рядом не наблюдалось. То есть я на двух кроватях один! Все было настолько странным, что я на время забыл про голод.

Местные обитатели расположились на нижних ярусах кроватей, на стульях, и с неприкрытым любопытством изучали мою персону. Им уже сообщили, что новым соседом у них будет русский турист, полгода просидевший в пятой камере и одержавший победу почти в девятидневной голодовке, что направлен к ним по распоряжению мудира, с подачи доктора.

— Асаллям алейкум! Рахматуло ва баракетуха! — поздоровавшись, подошел ко мне невысокого роста, наголо стриженный крепыш с ужасным шрамом от сквозного пулевого ранения в проекции левого локтевого сустава и большой мозоли в центре лба.

— Алейкум салям! Рахматуло ва баракетуха! — ответил я на приветствие, сразу признав в незнакомце матерого ваххабита.

— Ана Мохаммед. Шисму? (Я Мохаммед. Как твое имя?)

— Иван мын Руси! (Иван из России), — в очередной раз я назвался Иваном, памятуя о том, как пытались произнести мое истинное имя «Евгений» арабы в соседней камере.

— Ахлен бика фи бит сааба! (Добро пожаловать в камеру семь), — радушно произнес моджахед и обнажил в широкой улыбке все 32 зуба.

— Шокран джазилян (большое спасибо)! — через силу поблагодарил нового знакомца.

Потом поинтересовался, какой я веры придерживаюсь, и, узнав, что не мусульманин, потерял ко мне всякий интерес и отошел в сторону.

Следующим подошел знакомиться высокий, под два метра парень, который назвался Бужней. Лишь спустя два месяца я узнал, что Бужня это фамилия, а имя Мухаммед. Просто так удобней, ибо этих Мухаммедов там видимо-невидимо, и если больше двух, то называют по фамилии.

Бужня являлся капраном камеры, ему было 32 года, успел закончить институт, прекрасно знал французский и итальянский языки. Родители его миллионеры, владели собственным бизнесом и виллой в Ницце.

Будущее обещало быть прекрасным, но в один прекрасный момент Мохаммед Бужня решил, что он самый умный и не хочет сидеть на родительской шее. Подделав пять банковских чеков, получил 50 тысяч долларов, но, как водится, кто-то его сдал.

За каждый чек в Тунисе по пять лет начисляют, пять на семь — равно 35. Вот 35 лет ему и намотали, как говорится на полную катушку. В тюрьме он уже шестой год, из них два в паханах ходит. За ударную «службу» по амнистиям уже скосили 20 лет, осталось еще 10. Если и дальше амнистировать будут, то года через два освободится.