Мария Нуровская - Святая грешница

— Помогу пани омыть бедняжку, одеть…

Эхом отозвались во мне слова твоей матери, сказанные тогда над рекой: «И та бедняжка Марыся». Мне не хотелось, чтобы ее жалели. Марыся не была бедняжкой. Просто у нее трагически сложилась жизнь.

— Я все сделаю сама, — отказалась я.

Зазвонил телефон.

— Кристина, — услышала я твой голос. — Ты мне звонила?

Воцарилась тишина.

— Марыся умерла.

— Я приеду, найду только себе замену.

Мне не хотелось, чтобы ты сейчас был с нами.

— Увидишь ее утром… так будет лучше…

— Хорошо, — сразу согласился ты. — Справишься?

— Да, — ответила я коротко.

— Завтра я все оформлю.

— Хорошо.

— А что с Михалом? Он знает?

— Он в школе, не беспокойся о нем, я… — И неожиданно остановилась на полуслове.

Умерла мать ребенка, значит, сообщить ему об этом должен отец. Почему я стремилась все взять на себя, почему я была такая алчная? Может, этого не могла мне простить Марыся, выдернув свою ладонь? Кем я была в этом доме? Беглянкой из гетто. Вошла сюда, чтобы обокрасть ее, украсть все, что она любила. А теперь собиралась дирижировать уже не жизнью ее, а смертью. Я должна уйти отсюда и вернуться после похорон. Но это невозможно. Кто-то должен был заняться ее телом. Чужой? Она бы этого не вынесла, как не могла вынести жалостных взглядов и еле скрываемого испуга. Я всегда переживала, как только к Марысе приближались чужие: врачи, сестры. Даже твои взгляды заставляли меня переживать, потому что она переживала… Никто не имел права приблизиться к ней, пока мы не будем к этому готовы. Она и я. Часы показывали двенадцать. Михал вернется около трех, еще оставалось время.

Я принесла из ванной тазик с водой, потом сняла с нее рубашку, намылила губку и начала омывать тело Марыси. Выступающие ребра, впалый живот, острые кости бедер.

Неожиданно мысленно сравнила со снятием с креста. Была какая-то схожесть в положении тела, позиции головы… И на какой-то момент это показалось святотатством, в душе у меня другой Бог и другие святые… Слезы лились из глаз, перемешиваясь с водой и мылом. Можно сказать, что я омывала тело Марыси своими слезами.

Продолжая плакать, я достала из шкафа платье, которое когда-то дала мне твоя мама. Синее с белыми воротничком и манжетами. Я носила его вместо Марыси, а теперь вот одеваю в него Марысю.

— Уже никто не будет смотреть на тебя такую, — говорила я, как в лихорадке. — Уже никто тебя не обидит.

Михал хотел сразу отправиться в свою комнату, но я его задержала.

— Не ходи туда, — сказала я, непроизвольно понижая голос.

— Мама спит? — спросил он.

Я обняла его и посадила на топчан.

— Михал, — проговорила я, — твоя мама умерла.

Минуту мне казалось, что он ничего не понял, а потом у него задрожал подбородок, как в детстве, когда старался сдержать слезы. Мы сидели так, поддерживая друг друга…

Часы пробили два. Прошло два часа нового дня, который мы должны были прожить без нее.

Итак, Анджей, мне тридцать два года. Мы с тобой еще вместе. Собираясь продолжить эти письма, я задумалась: что они для меня значат. Возвращаюсь к ним редко, однако они как бы вытекают одно из другого, составляя целое повествование нашей жизни. Я по порядку рассказываю, что мы вместе пережили, что пережила я. Думаю, письма для меня, как ширма, за который я могу раздеться донага. Дело не в том, что ты не знаешь каких-то фактов, просто о другом невозможно знать все, это было бы ужасно. Обычный обман — своего рода защитная оболочка, скрывающая живое мясо. Без нее жить невыносимо. Я не стремлюсь себя оправдать, знаю, что в нашем случае речь идет не о мелком обмане, а о большой лжи. Я ношу ее в себе, как острый, болезненный шип, с которым научилась жить.

В тот день после похорон Марыси мы вернулись домой. Михал довел себя плачем, ты даже сделал ему укол, после которого он заснул. Я сидела рядом, держа его за руку. Михал постоянно повторял, что не был достаточно добр к маме. Его мучили угрызения совести. Я позволила ему выговориться, пока он не уснул. Посидев еще немного для большей уверенности, отправилась к нам в комнату. Ты сидел за столом, глядя в одну точку. Я знала: ты чувствуешь то же самое, что и Михал. Молча достала бутылку водки и налила в рюмки. С утра мы ничего не ели, поэтому быстро захмелели. Заплетающимся языком ты рассказывал глупейшие анекдоты, а я буквально лопалась от смеха.

— Приходит баба к доктору и говорит: пан доктор…