Мария Нуровская - Другой жизни не будет

Вижу, между молодыми что-то случилось. Стефанек еще меньше, чем всегда, разговаривает. Янка как только отвернется, уже рукой к глазам тянется — слезы вытирает. Я решила не вмешиваться, сама на себе испытала, как это бывает, когда третий между двумя встревает. Грустно стало в нашем доме, каждый своими дорожками ходит и, похоже, не скоро они пересекутся. Я по-тихому сигареты курю и жду, когда туча уплывет. Только для этого не ветер требуется, а целый ураган. Ну, вот он и начался.

Стефанек на машине на работу поехал. А Янка где-то около десяти спускается. Ставлю кофе перед ней и гренки, а она голову рядом с тарелкой положила и в плач. Я решила: скажет — выслушаю ее, не скажет — ничего спрашивать не буду. В конце концов поднимает голову и говорит: сначала меня не хотел, а теперь нашего ребенка. И я уже знала, что ждет меня разговор с сыном.

Сидим вдвоем за столом на кухне, смотрим друг на друга. И глаза у обоих нехорошие.

— Кто же ты такой? — спрашиваю.

— Маленький поляк, — отвечает со своей этой усмешкой.

— Сейчас не до шуток.

— А кто шутит. Ты, мамочка, сама меня учила: знак у тебя — орел белый. Правильно говорю?

Я только головой киваю.

— Ты, мама, понять не хочешь, что не гожусь я для всего этого. Такой человек не должен создавать семью. Для меня самое важное — работа. Жена — это большая ошибка. А уж ребенок…

— А если бы я так же думала?

— Я бы ничего против не имел.

Заметил, наверное, как лицо мое изменилось после слов таких — сразу заговорил по-другому:

— Но ведь маленький ребенок в доме — это почти как французская революция вместе с первомаем. И ты во всем этом. Тебе профессор сказал, что ты гранату в кармане носишь.

— А ты ее в руке держишь.

И чувствую, будто бы огонек во мне вспыхнул, слабенько горит, колеблется, но я тепло его ощущаю. Внук — мой и Стефана. Несмотря на то что уже два раза бабкой стала, я впервые так переживаю. Как будто эта новая жизнь должна меня со Стефаном, мужем моим, соединить. Не через детей, а через внука или внучку, которая родится, любовь наша продолжится. И первый раз меня по-настоящему поразила мысль, что могу не успеть и нити моей жизни не хватит, чтобы мне ребеночком натешиться.

Как же темен человек, думаю, и как мало он о себе знает. Уже ничего-то у меня впереди не осталось, а тут такая надежда. И в самом деле, чувствую себя, будто мне девятнадцать лет и словно иду я по улице и спрашиваю тучи над головой: как жизнь моя сложится. Этот ребеночек вернет мне то, что у меня забрали. Каждый день теперь буду его к груди прижимать. Только чтобы все пошло хорошо. Слабенькая она, эта моя американская невестка, бедра, как у мальчика, сможет ли она ребенка на свет выпустить.

Необычно это все, что сейчас делаю, как бы со своей дороги на обочину сошла и траву под ногами почувствовала. Только туфли скинуть… Стефанек тоже на меня внимательно поглядывает. А потом вдруг аппарат для измерения давления вытащит, слушать ничего не хочет, только мне рукав закатает. Может, мамочка, полежишь, книжку возьми. Разве мне до лежанья, в твоем аппарате одно, а у меня другое. Никогда такой сильной я себя не чувствовала. Тогда он к Янке. А та меня за плечи обнимет, тут же в комнату проводит, ноги мои на кровать положит. Сама тоже прижмется, лежим мы рядышком, как когда-то с моей сестрой Габринией.

Тогда мы друг другу предсказывали, что нас в жизни ждет. Сестра старше была на восемь лет, больше всем интересовалась, а мне-то главное, придет ли Здислав Махо к старой вербе или нет. Прятались мы в середине дерева, молния все внутренности сожгла, только остов остался. Думали, что весной уж ростков не даст. Так надо же, выскочили ветки по бокам, почками облепленные, как утиным пухом. Ну, сидим мы в том дереве, Здишек рукой по мой плоской груди проводит, ничего там еще не выросло, даже не намечается. И говорит он: помни, Ванда, эти зернышки для меня должны прорасти. А я головой киваю. Восьми лет нет, а такая серьезная, будто бы перед ксендзом присягала. Еще не знаю, что мне так же придется жить, как той вербе.

Смотрю сейчас на свою невестку, на ее узкие красивые глаза, и так бы мне хотелось такие же заказать для ребеночка, который в ней судьбу свою ищет. Как усмехнется, то эти сапфиры мигают, словно камешки в перстнях.

— А я дочка месяца и дождика.

Смотрю на нее.

— Решили мама с папой, что не должно меня быть. Потому что другие дети уже взрослые, а тут все сначала. Вечером вышла мама калитку закрывать, остановилась и посмотрела на месяц. А потом рукой к лицу — мокрое, дождик моросит. Удивилась. Хочет домой вернуться. Кто-то ее зовет. Огляделась — никого. Наконец поняла, что это я.