Бора Чосич - Роль моей семьи в мировой революции

Вацулич получил столы и кровати сбежавшей немецкой семьи, на стульях остались фамильные буквы и ругательства, вырезанные ножом на скорую руку, по-немецки. Стулья и столы вносили люди в суконных формах без знаков различия, мама спросила одного из них: «Кто будете, кум?» Кум ответил: «Здравствуй, кума, таскаю мебель по линии отбытия наказания в качестве заключенного!» И еще: «Каждый, кума, должен расплатиться за свою враждебную деятельность в области частнособственнической торговли!» Мама сказала: «И то верно, кум, давайте я этажерочку придержу!» Товарищ Борислав Варшек подозвал меня и сказал: «Моя мать швея, но я написал поэму о Кирове, русском гении!» В поэме было: «Стальной великан шагает, часы он жизни считает!» Еще Варшек обещал научить меня, как делать эти вещи с девочками. Мой друг Мицко, знаток молодой души, продолжал писать роман в тетрадку, о романе он говорил, что он «женоненавистнический». Мама пересчитала все дела, которые сделала за день, и сказала: «Сосчитать и то трудно, а каково делать!» Товарищ Элияс сказал: «Никогда не бывает, чтобы всего хватало!»

Я писал стихи о восстании рабов, а потом опять о небесных телах, полуживотных-полулюдях и тому подобное. Некоторые вопрошали: «Что это он?» Другие говорили: «Он враг рабочего народа как такового!» Вацулич, уже капитан, пошел в комитет, расплакался, пал на колени и сказал: «Он ни в чем не виноват, верьте мне!» Ему сказали: «Ладно!» – но не поверили. Пришел строгий товарищ в сапогах и сказал: «Я видел пьесу Ивана Гундулича, в которой один поп воздевает руки горе, пока другие поют, я это запретил!» Тетки воскликнули: «Но это же „Дубравка", поэма о свободе!» Товарищ сказал: «А зачем тогда поп?» Дедушка сказал: «Так им же видней зачем!» Товарищ сказал: «Я знаю только то, что должен выполнять как Отдел по защите народа, и точка!» Капитан Вацулич, мой друг, принес мне различные открытки, а также билеты на торжественное мероприятие литературного плана. Я надел мамину шубу, прабабушкины боты и сел в первый ряд, как было обозначено в билете. Рядом со мной сидели народные писатели Йован Попович, Чедомир Миндерович и другие, а также жены народных офицеров, в настоящее время очень занятых. На сцене с графином воды некоторые товарищи читали из различных книг славные описания военных событий, как свои, так и чужие. Я крикнул: «Ура!» Все были удивлены. Капитан Вацулич сказал: «Ходи везде с целью самообразования!» Я смотрел советский военный ансамбль с борьбой двух карликов в народных костюмах, которые в конце концов оказались одним человеком, артистом. Я смотрел запрещенный довоенный фильм «Наш взгляд», с разоблачением женского тела на озере, полностью. Я получил пропуск на концерт Татьяны Окуневской, русской героической певицы, очень толстой. Мой отец пытался сделать гимнастическое представление «Стойка на руках», но под воздействием алкоголя упал посреди кухни. Мои тетки взяли гитару, спели «Амурские волны», но очень хорошо.

Мы организовали вечер с песнями и рассказами на тему народно-освободительной борьбы, тетки сделали пригласительные билеты. Раньше тетки удивительно здорово расписывали пасхальные яйца с помощью маленьких зайчиков, птичек и слов «Христос воскресе!», сейчас свое умение они перенесли на изготовление билетов в рамочках из пятиконечных звезд, знаков свободы. Кто-то дал один билет неизвестному пьяному товарищу, дедушка намертво стоял в дверях, восклицая: «Вам здесь делать нечего!» Пьяный объяснил, что заплатил за билет человеку в пенсне, и заорал: «Наливай, за что заплочено!» Это было опасно. Меня пригласили на подобное мероприятие, там играли в игру, похожую на «Не злись, человече!». Все бросали кости; кто первым достигал цели, уходил в комнатку с некоей Лиляной. Лиляна учила всех, что надо делать с губами и другими частями тела, я в этой же комнатке, сквозь темноту, видел портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского, почти плачущего. Я вдруг стал писать стихи о том, как хотелось бы мне быть книгой, которую женщина читает в кровати, а потом она засыпает, в то время как я, в облике книги, остаюсь на ее груди. Стихи я прочитал Раде Кайничу, он спросил: «Это еще что такое?» Я сказал, что вспомнил те его фотографии, где он целуется с женщиной, и критику, которой я подвергся в связи с недостаточным проявлением мужественности в другом случае. Товарищ Кайнич сказал: «То жизнь, а это – поэзия, и в ней все должно быть по-другому, то есть рабоче-крестьянски и красное!»

Тетка сказала: «Все коммунистические песни прекрасные, но лучше всех та, что называется „Полет молодости!"» Мой товарищ Игорь Черневский, русский, шел по карнизу шестого этажа, расставив руки. Мать русского падала в обморок. Воя Блоша сказал: «Я не сумею!» У нас был родственник, довоенный летчик на почтовых самолетах, в настоящее время павший на войне. На первом этаже жил старик, первый сербский авиатор, старик рассказывал: «Я падал двадцать семь раз вместе со своим самолетом, и хоть бы что!» И еще: «Как-то раз вошел я в пике, все в голове помутилось, будто постарел лет на десять, а потом ничего!» У меня был металлический самолет, биплан, что-то вроде украшения, с пепельницей на хвосте. Я сделал еще один самолет из дерева, самолет я выбросил в окно. Самолет упал во двор как кирпич, консьерж крикнул: «Чего бросаешься!» Рядом жил Иван Гелин, конструктор несуществующих летательных аппаратов, очень страшных. Вацулич сказал: «Конница решает дело в любой войне, и вообще!» Тетки сказали: «Давай мы тебе коня нарисуем!» Дедушка сказал: «Хватит ерундой заниматься!»