Габриэль Маркес - Жить, чтобы рассказывать о жизни

Брат Луис Энрике спрятал билет, чтобы напугать Лихию, но в следующий понедельник испугался намного сильнее, услышав, как Лихия, словно сумасшедшая, кричала, что выиграла в лотерею. В угаре шалости брат забыл, где лежит билет, и в поисках мы были вынуждены разбирать шкафы с одеждой и сундуки, перевернуть дом вверх дном от зала до уборных. Нашли. Тем не менее большие опасения вызывал и тот факт, что денежная сумма выигрыша составляла таинственные 770 песо.

Плохой новостью оказалось то, что мои родители наконец отправили Луиса Энрике в исправительное заведение «Фонтидуэньо» в Медельине, убежденные, что это школа для непослушных детей, хотя в действительности это была настоящая тюрьма для исправления несовершеннолетних преступников, представляющих собой большую опасность для общества.

Окончательное решение отец принял, когда отправил непослушного сына получить задолженность в аптеку, а тот, вместо того чтобы передать восемь песо, которые ему заплатили, купил высококлассную типле, кубинский струнный музыкальный инструмент, и обучился играть на ней, как маэстро. Отец не сделал ни единого замечания, обнаружив дома инструмент, и продолжал требовать от сына полученную задолженность, но тот твердил, что у хозяина не было денег, чтобы заплатить. Прошло около двух месяцев, когда Луис Энрике увидел отца, аккомпанирующего себе на типле и поющего импровизированную песенку: «Посмотри на меня, я играю на этой типле, которая стоила мне восемь песо».

Осталось неизвестно, ни как он узнал о ее происхождении, ни причины, по которой сделал вид, что не догадывается о мошенничестве сына, но тот не появлялся в доме до тех пор, пока мать не успокоила супруга. Тогда мы и услышали от отца первые угрозы отправить Луиса Энрике в исправительный дом в Медельин, но никто не обратил на это особого внимания, поскольку также он объявил о намерении отправить меня в духовную семинарию в Окану не в наказание за что-то, а из желания потешить свое самолюбие домашним сыном-священником, но сразу и забыл об этом. Кубинская типле тем не менее была каплей, которая переполнила чашу его терпения.

Отправка в исправительный дом была возможна только по решению судей по делам несовершеннолетних, но отец обошел формальности при помощи общих друзей и рекомендательного письма архиепископа Медельина монсеньора Гарсиа Бенитеса. Луис Энрике, в свою очередь, казался образцом послушания, с которым он как бы выходил в отставку, куда-то отправляясь, точно на праздник.

Каникулы без него были уже не те. Он умел, точно профессиональный дипломат, найти подход к Филадельфо Велилье, чудесному мужскому портному и искусному гитаристу, и, возможно, даже к мастеру Вальдесу. Он был легок в общении. На выходе с каких-нибудь танцев, игнорировавшихся богачами, на нас набрасывалась в темноте парка стая дебютанток, сулящих все виды ублажений. Одной из них, которая проходила рядом, но которая была ни при чем, как выяснилось, я по ошибке предложил пойти со мной, и она мне ответила с простой, но не терпевшей возражений логикой, что не может, потому что дома спит муж. Впрочем, спустя две ночи меня известили, что дверь будет не заперта три раза в неделю, чтобы я мог входить без стука, когда мужа нет дома.

Я помню ее имя и фамилию, но предпочитаю звать ее как тогда — Чернокнижница или Колдунья. Ей исполнилось на Рождество двадцать лет, у нее был профиль абиссинки и кожа цвета какао. В постели она была распутна, с ненасытным диким вожделением, которое, казалось, более свойственно не человеку, а бурной горной реке, и шквалом оргазмов. С первой схватки мы стали безумствовать в постели. Ее муж — как Хуан Брева — имел тело гиганта и голос ребенка. Он был офицером полиции на юге страны, и о нем шла дурная слава, будто он убивал либералов лишь затем, чтобы не утратить меткость при стрельбе. Они жили в квартире, разделенной картонной перегородкой, одна дверь из которой выходила на улицу, а другая на кладбище. Соседи жаловались, что она нарушала покой мертвецов своими постельными воплями и завываниями счастливой собаки, но я полагал, что чем громче она выла, тем счастливее должны были быть мертвецы, потревоженные ею.

В первую неделю я ускользнул из квартиры на рассвете, в четыре часа, потому что мы утратили счет времени и офицер мог прийти в любой момент. Я вышел из ворот кладбища через блуждающие огни и лай псов-некрофилов. На арочном мосту я увидел громадный силуэт, который не мог узнать до тех пор, пока мы не сблизились. Это был сержант собственной персоной, который застал бы меня у себя дома, если бы я задержался еще на пять минут.