Геннадий Семенихин - Лунный вариант

Но дни проходили, а все оставалось по-прежнему. Выхоленная, белокожая, Нина вставала поздно и тотчас же, не умываясь и не причесываясь, садилась к телефону.

Она окончила экономический институт. После замужества бросила работу в статистическом управлении и на робкий вопрос Рогова — почему? — беспечно ответила:

— Слушай, Леньчик. Человеку так мало отпущено в этом мире, что, право слово, жалко убивать время на сидение за рабочим столом от и до, тем более если у тебя — хорошо зарабатывающий муж. Знаешь, что такое наше бытие? Вчера ты носила пионерский галстук, сегодня уже примеряешь белую фату, завтра вставляешь коронки, так как твои зубы разрушило время, а послезавтра, глядишь, тебя уже ждут на Ваганьковском или Востряковском кладбище, потому что на Новодевичьем хоронят самых выдающихся и туда тебе не попасть…

Говоря все это, она беззаботно смеялась, и Рогову временами казалось, что Нина только шутит. Ему не нравился и круг ее друзей, и те мужские и женские голоса, что бесконечно спрашивали ее по телефону, и то, что она называет его приторно-уменьшительным именем Леньчик. Ей тоже, по-видимому, многое в нем не нравилось, потому что бездумно-веселые голубые глаза иной раз покрывались ледяной пленкой, уходили словно в норы и оттуда изучающе и недружелюбно наблюдали за ним.

По утрам он целовал ее в стылые губы, торопясь в редакцию, а Нина, не отстраняясь, равнодушно говорила:

— Почему ты такой вялый, Леньчик, совсем вялый?..

Когда Рогов возвращался из длительных командировок, Нина иногда ласкала его так бурно, что казалось — она и на самом деле его любит. Его рассказы о пережитом и увиденном она слушала без интереса, но привезенные сувениры рассматривала и принимала с жадным любопытством. А потом он вернулся из восьмимесячного плавания с китобойной флотилией и нашел на письменном столе успевшее пожелтеть от солнца, пробивавшегося сквозь зашторенные окна, письмо, покрытое налетом пыли:

«Меня не разыскивай. Очевидно, мы с тобой ошиблись, попытавшись связать свои судьбы в одну. Мы очень и очень разные, и лучше принять решение, пока не поздно».

Он узнал, что Нина ушла к начинающему дипломату, ожидавшему назначение в одну из африканских стран, и дал ей согласие на развод. В народный суд он даже не пошел. Было горько и гадко на душе. Все-таки он ее любил и долго не мог смириться с этой потерей. Дома Леня почти пoлгoдa не передвигал вещи, расставленные Ниной, и не смахивал с них пыль. Потом грусть иссякла и на смену ей пришло ожесточение, родившееся от одиночества.

Года через два Нина однажды позвонила ему и, когда он услыхал в телефонной трубке ее незабытый голос, понял, что волнуется.

— Это ты, Леньчик? — спросила Нина. — Как ты живешь? Один или нет?

— Пока один, — ответил он глухо, — а ты?

— Я по-прежнему, — сказала она тихим мягким голосом. — У меня уже годовалая дочь. И еще ожидаем прибавление.

— Ты счастлива?

Трубка долго молчала и ответила ему горьким вздохом:

— Не знаю.

Он больше ни о чем ее не спросил, понимая, что между ними давно выросла такая стена, что ее уже не перешагнешь, как бы ты этого ни хотел.

Рогов снова с головой ушел в журналистику, дав клятву, что никогда больше ни с одной из женщин не свяжет себя брачными узами. Он считал себя талантливым человеком и горестно думал, что если кому-то что-то дано, то что-то должно быть и отнято. «Мое отнятое — это личное счастье, любовь», — решил он. Рогову удавались яркие репортажи о путешествиях, экзотических памятниках, о природе, истории городов и стран. Побывав на озере со старым рыбаком и покопавшись в местных краеведческих музеях, он мог вытащить на свет всеми забытую интересную быль, и, написанная сочным выразительным языком, она воспринималась как откровение. Он мог красочно и образно передать историю древнего дуба, вокруг которого когда-то стояли шатры запорожцев, или построенной несколько веков назад старорусской церквушки, рассказать об известном на всю округу пекаре-гомеопате или об охоте тигроловов. Если он описывал закат на озере или цветок, то находил такие слова и детали, что люди, читая, с удивлением отмечали: «Вот это да. Как же я раньше не заметил!» Книжка его репортажей «Караваны на дорогах» получила хвалебные отзывы в печати. Леню ввели в бюро секции очеркистов. Он уже был тучным и важным и незаметно для себя в обращении с коллегами, даже с теми, у кого в свое время учился, выработал несколько покровительственный тон.