Геннадий Семенихин - Лунный вариант

Марина вспомнила: на этой скамейке сидели они с Алешей Гореловым. Проходя испытание в камере молчания, он нарисовал ее портрет, и Mapинa по наивности решила, что на это его толкнула любовь. А потом они сидели здесь, на голубой скамейке, и не находили слов. Смутно угадывая ее состояние, Горелов сбивчиво говорил, как будто откупался: «Хорошая ты, Маринка. С такой, как ты, я бы в одном экипаже куда угодно полетел. И если бы какая беда, я бы тебе весь свой кислород отдал». Да, он так и сказал: «Хорошая ты, Маринка». Только слов не прибавил: «А вот полюбить я тебя не смогу». Она об этом узнала позже, когда первая заговорила о любви. После этого разговора ей очень долго было грустно. А сейчас? Счастлива ли ты, Маринка, сейчас? Каждый человек совершает путь по земле от рождения и до смерти. Но не каждому выпадает счастье разделенной любви, большое, светлое и долгое. А иному и вообще не выпадает такого счастья. Так, скользнет по жизни короткий лучик и угаснет, не оставив никакого отражения.

Что ты скажешь о себе, Маринка? Она всматривалась в зыбкую линию горизонта, казавшуюся синеватой над зубчаткой далекого леса, и думала: «Любовь — это ведь талант. Редкий, не каждому достается, и поэтому не каждый способен на большую, сильную и гордую, бесстрашную любовь». Она думала о муже. Высокий, лобастый Евгений Русанов, чем-то он занят сейчас? Наверное, носится но заводским цехам в перепачканном синем халате. А может, в конструкторском бюро спорит с кем-либо из своих коллег о сварке узлов или монтаже каких-нибудь очень ответственных лючков, потому что на космическом корабле, в доводке которого он принимает участие, все детали очень ответственные. Потом он вернется в городок, в их квартиру и будет ходить по комнате, близоруко щурясь оттого, что расстался со своими роговыми очками, размахивая руками, будет говорить Маринке о прошедшем дне, вспоминать его удачи и неудачи. Год назад познакомилась с ним Марина, когда начала ездить на завод, где рождался новый космический корабль. Инженер привлек ее своим простодушием, своей какой-то неустроенностью и беспомощностью перед обыденной действительностью — извечное свойство людей, увлеченных наукой. Он, рассчитывавший тончайшие детали конструкций, становился в тупик, когда надо было повесить на стене картину или разобрать отказавший электрический утюг.

— Ты знаешь, Маринка, — смеялся Евгений, — я бог своей узкой специальности. А вот для утюга моей эрудиции, как видишь, маловато. Возьмись сама. Ты же будущая космонавтка. У тебя скорее получится.

Марина сама приступала к починке и через несколько минут с торжествующим видом включала утюг.

— Не боги горшки обжигают, — говорила она язвительно.

Как-то, когда не было дома Субботина, его жена попросила Евгения укрепить в деревянной крестовине новогоднюю елку. Возвращаясь с занятий, Марина услышала на лестничной площадке отчаянные удары и увидела, как ее муж одной рукой держит елку за колючий ствол, а другой бьет молотком по подставке.

— Постой, Евгений, — захохотала Марина, — ты же бьешь там, где не надо. Всю крестовину поломаешь.

Русанов снял очки и близорукими глазами с ненавистью посмотрел на елку.

— Ты права, девочка. Этот агрегат уже и на самом, деле дал трещину.

— Бог ты мой! — всплеснула руками Марина, пока муж платком вытирал со лба обильный пот. — Да зачем же ты взялся не за свое дело?

— Так ведь женщина попросила… — горько вздохнул Русанов.

— Ах ты, рыцарь мой бестолковый! — Марина приподнялась на цыпочки и поцеловала выпуклый лоб мужа…

Так и прожили они свой первый брачный год. Ни одной размолвки, ни одной бурной сцены. Марину покоряла и эта его простодушная беспомощность перед житейскими заботами, и его огромная влюбленность в дело, которому он служил. На заводе Русанов считался одним из многообещающих инженеров-практиков. Он не был многоплановым специалистом, работал в одной только области, но знал ее так, что все ведущие конструкторы часто прибегали к его консультациям.

Марина любила наблюдать за ним в поздние часы. Часто Евгений поднимался с постели среди ночи, нашарив босыми ногами домашние туфли, бесшумно уходил из спальни в другую комнату, которую они превратили в рабочий кабинет. Полоска света просачивалась сквозь дверь в спальню, будила Марину. Она подходила к неплотно прикрытым створкам двери, слегка их распахивала и видела склонившегося над тетрадью мужа, складки, бороздившие его лоб, мелкие цифры, которые он безжалостно зачеркивал, едва лишь они появлялись на чистом листе. В такие минуты несколько полное и рыхловатае лицо Евгения становилось красивым, одухотворенным. И Марина неслышно отступала в темную глубину спальни, ощущая радостные толчки сердца. В такие минуты она его любила удивительной любовью. «Интересно, что он скажет ей теперь, когда узнает об этом? — подумала Марина. — Что перевесит: радость или огорчение?