Сэм Сэвидж - Стекло

Я пропустила Лили на переднее место, когда мы в первый раз втроем ехали на нашей машине, гостья все-таки, а потом уже, когда она была в своем праве, а я сбоку припека, я сидела сзади, и это было в порядке вещей. Я сама предпочитала сидеть сзади, по-моему, потому что кому понравится, чтоб голова Лили вечно возникала над спинкой сиденья у самой твоей щеки, потому что ей хочется поговорить с Кларенсом, пока он ведет машину. Почти не закрывая рта, она с ним болтала, когда мы мотались туда-сюда. Сидя сзади, я иногда слушала, как они разговаривают между собой, но чаще смотрела в открытое окно, на истощенную почву, а их голоса уносил ветер, а то, бывало, вытянешься на сиденье и дремлешь. Поскольку дом с желтыми обоями стоял посреди, как Кларенс выразился, самого нудного места на всю Америку, они взяли манеру уезжать подальше, ну, иногда с ними поедешь, иногда остаешься. Монтгомери, Шатануга, Саванна — только некоторые места, куда они, помню, ездили без меня. Посылали мне цветные открытки, а возвращались раньше, чем открытка дойдет. Бывало, Кларенс приносит почту из ящика при шоссе: «А знаешь, Эдне-то письмо пришло из Саванны», если, конечно, именно в Саванну они ездили. Однажды, как раз я с ними была, мы доехали до залива, и там мы плавали в океане, если Мексиканский залив это океан. Залив, конечно, только часть океана, но ведь не скажешь — мы плавали в части океана, довольно дико звучало бы, как будто кто-то может плавать во всем океане. На обратном пути остановились заправиться где-то в северной части Панама-сити. Через дорогу от заправки был частный парк с аттракционами, «Приключения в джунглях», что-то такого типа, и Кларенс как завел — пойдем и пойдем. Обожал все такое — дешевое, паршивое, порченое, обожал из-за своего детства, в котором хватало таких вещей, душераздирающих вещей, и он их не мог забыть. Билеты купили у мальчишки, он сидел на приступке фургона при входе. Этот парень, Кларенс сказал, ему напомнил его самого в таком возрасте, хоть я лично никакого сходства не уловила. Главное достояние парка было с полдюжины африканских животных в натуральную величину, несколько динозавров, а еще там и сям стояли под деревьями столики, чтобы попить-поесть. Животные были из чего-то такого гладкого, твердого — из пластика? из стекла? — и пусто звякали, если стукнуть по ним рукой. На краю парка, чуть ли не у самого шоссе, на громадном листе фанеры, сзади подпертом досками, красовался в человеческий рост охотник на крупную дичь, подозрительно старомодный — бриджи цвета хаки, плотные гольфы, солнечный шлем. В руках он сжимал громадный, еще дымящийся карабин, Кларенс определил, что, скорей всего, «416 ригби», а ногой попирал голову льва, вывалившего лиловый язык. В фанере была вырезана овальная дырка для лица охотника, и благодаря этой дырке, наверно, все вместе была типичная картина Магритта. Полагалось встать за фанерный лист, просунуть голову в дырку и сфотографироваться. Сперва Лили, потом Кларенс просовывали свои головы, а я их щелкала. Вот сейчас подниму глаза и увижу фоточку Кларенса, которая к окну приклеена, и там он попирает ногой настоящего льва. А та, которую я сама снимала, где он головой в дырке и ногой на нарисованом льве, та куда-то запропастилась, а не запропастилась бы, я бы ее тут же рядом приклеила. И была бы ирония.

Потопотавок — это был, в основном, тот период, когда я не печатала, ну разве что перепечатаешь кое-что, и потом, когда оттуда вернулась в дом с желтыми цветастыми обоями, я тоже почти не печатала. Кларенс уезжал на машине, на целый день уезжал, в лесу пыльно и жарко, особо не разгуляешься, и, кажется, чего бы мне не печатать вовсю, пока опять не уехала, ан нет, не помню что-то, чтобы я там вообще печатала, хоть, может, кое-что я все же печатала, если бы я совсем не печатала все то лето, когда мы вселились в наш дом с желтыми обоями, мне бы это лето запомнилось как бесплодный период. А мне оно не запомнилось как бесплодный период. В доме, где я теперь живу, может, я излагала уже, я несколько лет провела, не напечатав ни единого слова, даже машинка пылилась в чулане, и вот эти годы именно что мне запомнились тем, что я не печатала, так я о них и думаю: бесплодные годы. Хотя, когда вернулась из Потопотавока, я тогда не печатала, нет, это уж точно. Я жила в доме с цветастыми обоями вместе с Кларенсом и Лили. Почти все время лежала в постели, причем не болела. Лежишь и слушаешь, как они во дворе палят по консервным банкам из пистолета, соревнуются, кто лучше стрельнет. Зима, в доме холодина. В солнечные дни бредешь и бредешь вдоль шоссе, потому что ну абсолютно не хочется в этот лес, который только что был полями, и на лес по-настоящему он не тянет, так, чахлая хвойная поросль. Из Потопотавока я вернулась в конце лета, а на следующую зиму, в конце, снова туда уехала. Кларенс с Лили остались, они остались друг с другом, так мы договорились, а я уехала.