Сэм Сэвидж - Стекло

Обитатели Потопотавока, исключая персонал, были либо постоянные, либо временные. Я была временная, меня взяли на три осенних недельки — пусть мол я побуду, осмотрюсь, а там они решат, насколько я здорова, так они выразились в своем письме. Я буквально расхохоталась, прочитав это их «насколько здорова», а Кларенс, о, Кларенс бесился, ведь он работал в поте лица, заполняя все эти их анкеты и бланки, пользуясь влияньем друзей, чтоб меня упечь. Из-за этих моих страниц, которые им послал Кларенс, мне причем ни звука, нахватал более-менее наобум, — из-за этих страниц, которые я и тогда уже не нумеровала, они меня взяли, уверена. Он им сказал, что якобы это первые страницы романа, первой главы романа под названием «Брунгильда на балконе», я дескать над ним работаю двадцать лет, хоть никакое это было не начало, я печатала просто так, вообще, а Брунгильда была кое в чем на меня похожа, то есть какая я была, когда про нее писала, сейчас я не очень-то на нее похожа, когда есть время порассуждать. Постоянные обычно смотрели на временных свысока, но не на временных женщин, тех пытались заполучить. Из-за женщин дрались, их не хватало, и составлялись группки, и кого-то не пускали за какие-то столики. Будто, только ступив на эту почву, моментально человек заражался духом былых скаутов, но возраст и неудача портили этот дух, сводили к подростковой безмозглости, и, как ты ни пыжься, как ни изображай отвагу типа сам черт не брат, ежу понятно, что дела твои швах. Новенькие сперва тушевались: смотришь, вылезает из автобуса, губы поджаты, ввалились глаза, а денька через три встречаешь его на пинг-понге, а он уже бодренький, как синичка. «Привет, скаут, — чирикает, — сыгранем?» Персонал их распределял по отрядам, играли в футбол и фрисби в лугах, а ночью, я слышала, катались на лодках по озеру, подгребая руками. Почему-то такое я смешалась с постоянными. Не то чтобы я прямо с ними якшалась, вместе выпивали-закусывали, что вы, ничего кроме шашек, но обслуга меня зачислила в постоянные. Как ни крути, я торчала тут изо дня в день, ну и укоренилась, и никто теперь даже не думал спрашивать: «А вы тут по какому случаю?» Постоянные не уезжали, верней, не уезжали насовсем, — уедут осенью, а весной вернутся, как утки. По большей части они возвращались, надо сказать, вместе с другими, кого здесь раньше не видели или кого здесь давно не видели. Так что Потопотавок вечно обновлялся. «Это интересно, — кто-то сказал о вечном прибытии новеньких, — вечное обновление, оно омолаживает», — так он сказал в своей речи на собрании в Ангаре по случаю нового семестра. Я всех оглядела: все на одно лицо.

Перестала печатать, пошла, села в кресло. Тут стараешься вспомнить, а крыса чешется. Может, блохи? И когда чешется, главное, стучит по стеклу локтями. Не знаю, конечно, эта часть — локоть у них или нет. Я понимала, до какой степени Кларенс от меня ускользает, но, когда тут стучат, разве можно сосредоточиться, и я сказала себе: «Ладно, лучше я соберу эти страницы», имея в виду страницы, которые сползли со стола, а их уже набралось достаточно. По всему полу валяются, я упоминала, конечно, и я на них наступаю. Несколько раз чуть не поскользнулась, они же разъезжаются, когда на них ступишь. Скинула с дивана подушку, встала на нее коленками, и давай сгребать какие поближе листки. Пыталась отломанную ветку папоротника приспособить как шест, при-табанить те, что подальше, но сперва он вихлялся, потом сломался. До каких смогла дотянуться, все сложила стопкой. Найджел перестал стучать. Смотрю, следит за мной и, похоже, усами шевелит, хоть не так я близко была, чтоб настолько мелкое разглядеть, как усы. Скомкала одну страницу. Уставилась в пол, мну, раскатываю, осторожно, чтоб не было никаких подозрений. Сжала мятую бумагу в тугой комок. Поднимаю голову: смотрит. «Чего уставился?» — как заору, и — запустила в него этой скатанной бумагой. Замахнулась и ну чувствую — сейчас я это его стекло как камнем пробью. Выпустила комок, пролетел чуть-чуть, раз, и плюхнулся на пол, будто его удержала невидимая рука. Беру другой лист, еще туже скатываю по полу ладонью, а Найджел, как ни в чем не бывало, сверху за мной наблюдает. Этот подольше долетел, тюкнул слабенько об стекло. Найджел отпрянул, но в трубу свою и не подумал соваться. Ну, и я плюнула на это дело, надоело бумагу месить, сколько можно, и, главное, что это даст. Устроилась в кресле, сижу, сжимаю подлокотники, сердце бухает, взгляд, наверно, горящий, может, даже испепеляющий взгляд. А Найджел вертелся себе в своем колесе.