Махбод Сераджи - Крыши Тегерана

Я трясущимися руками жму на звонок, и нам открывает отец Зари. Он глядит на меня печальными глазами. Я несмело здороваюсь. Он делает шаг ко мне и так сильно обнимает, что я боюсь, как бы он не сломал мне ребра. Он долго не отпускает меня, и я чувствую, как он дрожит. У него на глазах слезы. Он отступает в сторону, и мы входим во двор.

Пока господин Надери закрывает дверь, к нам робко идет мать Зари. Ее тоже коснулся налет старости — на лице появились морщины, волосы поседели, в точности как говорил Ахмед. В ее усталом и больном теле скрывается подавленная, измученная душа. Я подхожу к ней, и мы рыдаем в объятиях друг друга.

«Никакая боль не сравнится с болью от потери собственного ребенка», — эхом звучит в голове голос моей матери.

Мать Зари берет меня за плечи и осторожно отодвигает от себя, чтобы заглянуть в мои заплаканные глаза. В ее добром, изможденном от горя лице я узнаю черты Зари. Под налетом скорби я различаю голубые глаза, точеный подбородок, прелестные скулы.

Она вытирает мне слезы и просит быть мужественным.

— Ты слишком молод, чтобы долго таить в сердце эту боль, — говорит она. — Милый, милый мой мальчик, знал бы ты мои чувства к тебе! Я очень ценю то, как ты относился к моей дорогой Зари.

Я киваю, вспоминая ту ночь, когда она увидела свою дочь на крыше в моих объятиях.

— Надо освободиться от прошлого и думать о будущем, — говорит госпожа Надери.

Она вновь обнимает меня и шепчет:

— Я знаю, у тебя хватит сил двигаться дальше. Уезжай из страны, как ты обещал Зари. Тебе нужно поехать в Штаты и получить высшее образование, потому что эту страну могут спасти только образованные люди. Когда будешь там, рассказывай каждому американцу о том, как отзывается на иранских матерях бессмысленная поддержка диктатора со стороны их правительства. Скажи им, что, пока они не перестанут расплачиваться за нашу нефть кровью наших детей, конца не будет этим зверствам. Обещай мне, что внесешь свою лепту в освобождение нашего народа, потому что ты в долгу перед Доктором и Зари.

Я киваю, но в душе не уверен, что смогу когда-нибудь покинуть этот переулок. После Зари какое значение имеет мое образование? Как я смогу поехать в Соединенные Штаты, страну, которая поддерживает человека, ответственного за смерть моего ангела?

Мы проходим мимо вишни и входим в дом. По пути в гостиную я замечаю в коридоре несколько коробок.

— Вы переезжаете? — спрашиваю я госпожу Надери.

— Да, но еще не сейчас, — отвечает она. — Можешь себе представить, как тяжело нам жить в этом доме.

Мысль о том, что дом, в котором жила моя Зари, будет занимать другая семья, наполняет меня болью.

Гостиная точно такая, какой я помню ее со дня рождения Кейвана. На полке по-прежнему стоит фотография Зари с Доктором. Тогда, глядя на этот снимок, мы едва не поцеловались. Чтобы не расплакаться, я поспешно отвожу взгляд от фото.

Пол покрыт недорогим кашанским ковром. На маленьких туркменских ковриках разложены большие подушки для сидения. В углу — дымящийся самовар с заварочным чайником наверху. На латунном подносе расставлены шесть небольших старинных персидских чашек с истертыми золотыми ободками у основания, а рядом — аккуратная стопка подходящих блюдец. Аромат свежезаваренного чая наполняет комнату теплом и уютом.

Мать Зари разливает чай из самовара, а господин Надери молча курит. Краем глаза я вижу, как в коридоре Переодетый Ангел шепчет что-то на ухо Кейвану. Мать Зари машет ему со словами:

— Иди сюда, милый. Поздоровайся с нашими гостями.

Мальчик подходит ко мне. Мать Зари подсказывает:

— Поздоровайся, дорогой.

Кейван здоровается и обнимает меня, крепко хватая за шею ручонками. Я прижимаю его к себе и шепчу на ухо, что скучал по нему. Он говорит, что тоже скучал по мне, а потом оборачивается и смотрит на Переодетого Ангела — она сервирует поднос со сладким. Кейван садится рядом со мной. Я дружески стискиваю его плечи. Мать Зари улыбается и говорит, что он был хорошим помощником для кузины Сорайи, пока его бедная, несчастная мама пыталась справиться с болью, какую не должна чувствовать ни одна мать. Кейван с улыбкой пожимает плечами, понимая, что мама говорит ему комплимент.

— Если хотите знать мое мнение, самое ценное на свете — это дети, — говорит мать Зари.

Потом она обращает взор кверху, моля Бога не лишать любого родителя радости вырастить детей.

Мне хочется спросить ее, почему она молится Богу, который похитил у нее дитя, почему она не объявила Ему бойкот, не списала со счета, как нечто бесполезное. Я вспоминаю ту ночь на крыше, когда говорил отцу о несправедливости Бога, потому что Бог никогда не наказывает тех, кто издевается над людьми. Ту ночь, когда Зари сидела за низкой стеной и невольно услышала наш разговор. Я смотрю на ее фотографию на полке и чувствую, как вокруг сердца сжимаются железные тиски. Мне хочется закричать и сорвать с себя кожу, чтобы выпустить переполняющую меня боль.