Махбод Сераджи - Крыши Тегерана

Зари умолкает, и я обнимаю ее еще сильнее.

— Я люблю тебя, — шепчу я. — Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — шепчет она в ответ.

Я порываюсь сказать ей, как удивлен тем, что ее родители согласились на эту сделку, но потом прихожу к осознанию того, сколько выстрадали господин и госпожа Надери, думая, что потеряли Зари. Делать вид, что она умерла, ради сохранения ее жизни — небольшая цена, которую они с радостью заплатили.

Зари в изнеможении прислоняется ко мне. Я тронут ее выдержкой и мужеством. Она ни разу не пожаловалась на собственные муки, несправедливость судьбы или обожженную кожу.

Она берет меня за подбородок, приподнимает мое лицо и заглядывает в глаза.

— Теперь ты понимаешь, почему должен уехать. Я не могу сейчас быть с тобой и не могу вернуться назад.

Я крепко обнимаю ее.

— Но нас оправдали, — в отчаянии шепчу я.

— Нет, оправдали тебя и Ахмеда. А мне предстоит заплатить за то, что я сделала.

Я еще сильнее прижимаю ее к груди.

— За несколько лет многое может произойти, — говорит она. — Ситуация изменится — она часто меняется, — и тогда мы без опаски сможем быть вместе.

— Насколько серьезными были ожоги? — спрашиваю я.

Она качает головой. Я охватываю ее лицо ладонями и принимаюсь целовать ее через паранджу.

— Меня убивает мысль о том, какую боль ты вынесла, — шепчу я.

— Не так уж это было страшно, — тихо произносит она. — Правда не так страшно. Может быть, когда-нибудь врачи научатся удалять шрамы с помощью пластической хирургии. Кто знает? Мир так быстро меняется. Это еще одна причина, почему тебе надо уехать. В США ты можешь найти лучших врачей, а потом пригласить меня. Когда я приеду, они подлечат мое лицо и тело, и я снова стану хорошенькой. Тогда ты сможешь на мне жениться, и у нас родятся детки.

Голос ее срывается.

— Надо, чтобы ты уехал.

Я не могу согласиться и потому молчу.

— Поверь, мне нелегко отпускать тебя. Без тебя я чувствую себя несчастной. С прошлого лета не было ни единой минуты, когда бы я не думала о тебе. Сейчас нам придется пойти на эту небольшую жертву, чтобы в будущем обязательно быть вместе. А между сейчас и потом я каждую ночь буду грезить о том дне, когда люди станут называть нас Паша и Зари Шахед.

— Господин и госпожа Шахед, — говорю я.

— Мне нравится, как это звучит.

— Я люблю тебя.

Я крепко прижимаю ее к себе, и впервые за много месяцев исчезает железный обруч, который стягивал мне грудь. И ком, стоявший у меня в горле, словно разом растворяется.

— Я твой, — шепчу я. — Делай со мной, что хочешь.

— Тогда я отсылаю тебя прочь.

Всю оставшуюся часть ночи мы проводим в объятиях друг друга. На востоке всходит солнце, темнота постепенно отступает. Зари сидит рядом, положив голову мне на грудь и привалившись ко мне ногами. Так, обнявшись, сплетя пальцы, мы наблюдаем, как мир возвращается к жизни. Я закрываю глаза и отгораживаюсь от всего, что отвлекает внимание, стараясь запомнить каждую мелочь.

— Пойдем ко мне, я хочу кое-что тебе подарить, — потягиваясь и вставая, говорит она.

Я иду за ней в комнату, где все вещи упакованы в коробки и подготовлены к переезду. Она протягивает мне рисунок, на котором изображен я в нашем переулке. На этот раз, однако, у моей таинственной женщины есть лицо. Ее лицо.

— Не забывай меня, — говорит она.

Я думаю о том, как она сможет перенести одиночество, пока я буду за границей, и мне в голову приходит идея.

— Если тебе станет тоскливо, — говорю я, снова притягивая ее к себе, — посмотри на небо и там увидишь нас вместе.

— Я знаю твою звезду, но где моя? — говорит она, на секунду приникнув ко мне всем телом.

— Самая большая, самая яркая.

— Это твоя, — поправляет она меня.

— Это наша звезда, — шепчу я. — У нас одна звезда на двоих.

Дорогой читатель!

С волнением приглашаю вас в мир книги «Крыши Тегерана».

Я пристрастился к чтению в десятилетнем возрасте, когда сиживал на крыше своего дома в Тегеране, с увлечением читая «Белый Клык» Джека Лондона в переводе на фарси. Я был захвачен силой слова, которая переносила меня в незнакомые места и заставляла думать, будто я жил там всю жизнь. Эти впечатления остались со мной навсегда. Много позже я сам начал писать рассказы и вскоре осознал, что писательский труд приносит мне больше удовлетворения, чем все другие занятия. Обычно я принимался за работу вечером и вдохновенно трудился до рассвета, едва замечая, как проходит ночь.