Ларс Сунд - Один счастливый остров

Тридцать лет Луди верил в свою способность удерживать смерть на расстоянии. Он доверял себе.

А теперь мы видим, как он сидит, сжав в кулаке степлер. В глазах темные проблески страха и тоски, он тяжело дышит, поднимает степлер, будто намереваясь бросить его в стеклянное окошко двери, ведущей в приемную.

Президент Республики взирает на него с официальной фотографии в рамке, висящей на стене. Минутная стрелка часов перескакивает еще на одно деление.

Море и небо были окрашены в серый цвет с грязно-белыми пенными плавниками волн. Ливень вдалеке размыл отрезок горизонта. Прибой тяжко, ритмично бился о скалы Тунхамна.

— Вот и еще один праздник солнцестояния на Фагерё, — сказал Риггерт фон Хаартман, выглянув из окна старой полицмейстерской усадьбы. — Люди жгут костры, едят, пьют, танцуют… Впрочем, нет — танцы в этом году отменили.

Слышно, как полицмейстер ступает по дощатому полу гостиной, скрипит половица. Если он закроет окно или уйдет в другую комнату, мы не сможем разобрать его слов. К сожалению, не имеем права вторгнуться в его жилище — приходится довольствоваться подслушиванием. И то недолго — после надо спешить к гавани, посмотреть, что происходит там.

— Тринадцатое лето на архипелаге, Элисабет, — доносится голос полицмейстера из комнаты. — Помнишь первый наш день Ивана Купалы на Фагерё? Мы только что приехали, были такие счастливые… Я был счастливый…

Он умолкает. Интересно было бы посмотреть, что он делает, но мы не рискнем заглянуть в окно, а то позору не оберешься…

— Мы говорили о том, что Фагерё — это только на время. Всего лишь маленькая станция, где ненадолго остановился поезд моей карьеры. Я должен был, как только представится возможность, искать новое место, чтобы ты перестала ездить на работу на пароме… Мы должны были, наконец, завести детей… Но я задержался здесь. На тринадцать лет.

Новая пауза. Скрип половиц усилил тишину.

— Ты знаешь, что я никогда ни в чем не упрекал тебя, Элисабет. Я понимаю тебя. Может быть, на твоем месте я поступил бы так же… Но мне очень горько от того, что я так и не смог объяснить тебе, Элисабет, что для меня значила эта встреча с архипелагом. Здесь ярче цвета, и скалы суровой, и осенние бури сильней… И море, бесконечное море, все время в движении, постоянно меняющееся… — Он снова умолкает, вздыхает. — Не пассивность заставила меня остаться здесь, как ты однажды сказала. Я лишь хочу, чтобы ты поняла это, милая Элисабет…

Больше мы ничего не услышим, дальнейших объяснений придется подождать. Шаги Риггерта фон Хаартмана приближаются к окну. Мы приседаем на корточки у стены — читатель, ни звука! — и видим, как его рука с перстнем на мизинце тянется к крючку. И еще кое-что мы успеваем разобрать, прежде чем окно закрывается.

— На часах почти шесть, — бормочет он. — Гита, наверное, уже сидит в самолете, летит на юг…

И еще одно окно на Фагерё закрывается.

Несмотря на то что танцы в Тунхамне отменили, площадка у гавани не пустовала: после шести там собрались подростки, оседлавшие мопеды и наперегонки бороздившие гравий, а у паромного причала шатался Аксмар, словно неопытный плотовщик, балансирующий на скользких бревнах. На «Финнсэйлере-40» и других судах у гостевого причала шумели вечеринки, но гости оставались в салонах, из окон которых лился масляно-желтый свет, а из открытого люка большого «Нимбуса» доносилась застольная песня: «Пей до дна! Хоп-фалераллан-лей! Пей до дна! Хоп-фалераллан-лей! Пей до дна, потом еще налей!»

Пришвартованные катера островитян покачивались у своих причалов, ветер трепал флаг, который Фриде утром поднял на флагшток перед красным павильоном со спасательным кругом под окошком; сизые и серебристые чайки парили на неподвижных крыльях. Один угол завесы из строительной пленки оторвался и тревожно трепетал на ветру. Моторы мопедов пронзительно трещали.

Дневной свет был сер и влажен. Ветер нес с моря соленую сырость.

Юдит приехала на мопеде, девочка ее сидела в прицепе, скрестив ноги и подставив ветру серьезное, светлое лицо. В праздничные и выходные дни Юдит подрабатывала в Сульгорде, местном доме престарелых, и сейчас возвращалась домой, завершив рабочий день. Девочка ездила с ней — теперь Юдит не решалась выпускать ее из виду.

Мопед остановился у лодочного сарая Готфрида, девочка спрыгнула на землю. Они сели бы в катер и отправились на Аспшер без промедления, если бы девочка не указала на прикол парома: «Гляди!»