Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач

«А вот интересно, — подумал писодей, — если бы каждый половой восторг оставлял на теле памятное пятнышко, как на крылышках божьей коровки, люди скрывали бы эти знаки любви или наоборот, выставляли напоказ? Вряд ли! Наверное, на общественных пляжах все купались бы наглухо одетыми, как мусульмане, и только в нудистских уголках можно было бы увидеть тех, кто не боится открыть свои тела, испещренные счастьем. Хотя тут возникает множество побочных проблем. Ну действительно, что делать невесте, таящей под белым платьем новобрачную плоть, усеянную метками прежних удовольствий, как глиняная табличка из библиотеки Ашшурбанипала — клинописью? Или вот еще незадача: знаки однополых восторгов должны как-то отличаться от следов традиционных сближений. А рукоблудие, оно, оставляет на коже следы или же нет?»

— О чем вы думаете? — сурово спросил Жарынин.

— Что? — вздрогнул Андрей Львович. — Я? Да так…

— Неужели вы не знали?

— Чего? — окончательно очнулся писодей.

Он сидел в кресле в номере Жарынина, и режиссер, вероятно, уже давно с естественнонаучным любопытством разглядывал мучающееся лицо соавтора.

— Что ваша бывшая жена замужем за Меделянским.

— Нет… Мне даже в голову это не приходило…

— Странно! И никто вам не позвонил, не наябедничал?

— Никто.

— Ну, либералы, ну, сволочи! — воскликнул игровод. — Добились-таки своего!

— Чего — своего? — спросил Кокотов, не понимая, какое отношение имеют либералы к его брачной обиде.

— Добились, что мы живем теперь в атомизированном обществе, где всем друг на друга наплевать. Да разве возможно было такое при благословенной Советской власти? Нет! Вам доложили бы сразу, после первого появления вашей жены с Меделянским в ресторане или театре. Помните у Вознесенского:

М-да, если никто из собратьев по перу вам не настучал, я вынужден констатировать полный распад литературного сообщества.

— Наверное, после развода они сразу уехали в Брюссель, а до этого боялись и встречались тайно.

— Боялись? Кого? Вас? Да вы не способны даже дать в морду. А зарезать неверную жену вместе с любовником — и подавно!

— Почему это вы так считаете?! — спросил писодей, дрожа от обиды.

— Я не прав? Зарежьте! — игровод схватил трость и рывком обнажил клинок. — Попробуйте!

— Зачем? — пожал плечами Андрей Львович, отводя глаза от зеркального лезвия, сужавшегося до смертельной остроты.

— Затем, что Сен-Жон Перс сказал: «Женщина может полюбить до смерти лишь того, кто способен ее убить!» А вы, Кокотов, по моим наблюдениям, — просто амбивалентный мозгляк. Я не пойму, чем вы взяли Лапузину? Загадка…

— Может быть, я невероятный любовник! — усмехнулся автор «Сердца порока», мучительно соображая, чем отомстить за «мозгляка».

— Валентина вас хвалила, это верно, — смягчился Жарынин.

— Она на меня, кажется, обиделась? — словно невзначай, спросил писодей.

— Обиделась? Ха-ха! Она в бешенстве! Молодая, интересная, горячая женщина по моей просьбе оказала вам внимание, рассчитывая на серьезные отношения, а вы буквально через день на глазах всего Ипокренина устроили афинскую ночь с другой!

— Я могу искупить.

— Каким же образом?

— Как в прошлый раз, — смущенно и чуть в нос выговорил писатель. — Наталья Павловна сегодня не приедет…

— Боже, вы буквально на глазах превращаетесь в мелкооптового развратника!

— А вы?

— Что — я?

— Знаете, как вас здесь называют за глаза?

— Как?

— «Салтан»! — поквитался за «мозгляка» Андрей Львович.

— Ну, и что в этом плохого? Они думают, у меня тут гарем.

— А разве нет?

— Да, но мой гарем от слова «горе». Одинокие женщины, без вины обойденные счастьем, несут мне свою тоску — и получают утешение. Да, они знают, что я женат и Маргариту Ефимовну не оставлю. Но зато когда я здесь, в Ипокренине, я принадлежу только им и никому более. Они это ценят. Вы думаете, дурашка, мне трудно отбить у вас Лапузину? В три хода.

— Так уж и в три?

— Хотите убедиться?

— Нет, — поспешил с ответом писодей. — Не хочу!

— То-то! Не бойтесь — я верен моим горемычицам! А искупить вину вы можете. Женитесь! Валентина чистоплотна, прекрасно готовит и будет вам верна, как всякая женщина, поскитавшаяся по неблагодарным мужским похотям. Помните у Межирова: