Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач

Зато казак-дантист Владимир Борисович остановился, жал руку и долго жаловался на трудную специфику воздушных битв над Балатоном. В горячке ночного боя, оказывается, очень легко перепутать небо с озерной гладью и со всей дури уйти не в облака, а в пучину. Он заставил Андрея Львовича широко открыть рот, полюбовался своей работой, спросил, не мешает ли пломба, и объяснил Жарынину, что новейший композитный цемент обладает удивительной прочностью: пройдут года, десятилетия, сам зуб источится, даже выпадет, а пломба будет целехонька. С тех пор как возникла стоматология стало гораздо проще датировать неизвестные захоронения. Достаточно сделать химический анализ пломбы и посмотреть в источниках, когда дантисты пользовались именно этими расходными материалами. Кстати, череп невинно убиенного царя-мученика Николая Александровича идентифицировали именно по зубоврачебным приметам. Кокотов вообразил роскошный полированный гроб, в атласной пустоте которого вместо мертвого тела лежит на подушечке пломба — ее-то и хоронят при огромном стечении народа под звуки траурной меди…

— Выходит, прохлопали мы суд? — вдруг сменил тему Владимир Борисович.

— Продажные мерзавцы! — как раненый прорычал режиссер.

— И что теперь? Вывозить бормашину?

— Все будет нормально! — успокоил Жарынин. — Ибрагимбыков — всего лишь человек.

— Эх, попался бы он мне над Понырями! — в сердцах ругнулся казак-дантист и зашагал прочь по коридору, мелькая лампасами и прижимая левую руку к бедру, точно придерживая шашку.

В оранжерее стояло пустое плетеное кресло Ласунской, уже заботливо перетянутое веревочкой, от ручки к ручке, как это делают в музеях, чтобы кто-нибудь случайно не плюхнулся на обивку, помнящую мемориальную тяжесть выдающихся ягодиц. В глиняном горшке как ни в чем не бывало доцветал любимый кактус Веры Витольдовны. Синий цветочек трепетал на сквозняке, гулявшем по оранжерее, и напоминал лепестки газового огня, навечно зажженного в память о великой актрисе. Сердце Андрея Львовича сжалось.

«Здесь все меня переживет…» — подумал он стихами.

Возле столовой стоял мольберт с портретом покойной в тройной черной рамке. Фотография запечатлела Ласунскую в ореоле земной славы. Ей около пятидесяти: на голове — президиумная прическа, напоминающая плетеный батон-халу. В больших красивых глазах — строгая тоска. На жакете — сплошная чешуя орденов, медалей, лауреатских и депутатских значков. Под снимком бесконечный список ее званий, лауреатств, должностей… Не было на ватмане только двух неизбежных дат, разделенных черточкой, словно и после смерти скрытная актриса оберегала женственный секрет своего возраста.

«Глупая старуха, — с завистливой грустью вздохнул Кокотов, — она стеснялась, что так долго живет…»

— Да-а-а, — поддержал игровод вздох соавтора. — Великая была женщина! Но — женщина…

В столовой их встретила Евгения Ивановна. Она тоже еще ничего не знала о настигшей Кокотова беде, и в ее шальных глазах по-прежнему искрилась веселая тайна Аннабель Ли. Густо напудренное лицо сестры-хозяйки снова напомнило писодею мраморную голову на пьедестале из трех подбородков, и он подумал, что на его могиле можно бы поставить небольшой мраморный бюстик, венчающий стопку книг. Со вкусом и по-писательски! Впрочем, такой памятник стоит жутких денег, поэтому над ним воткнут такую же прессованную крапчатую плиту, как у мамы, — с овальным портретом и выбитой надписью, которую нельзя прочитать, потому что бронзовая краска сразу выветривается. Ну и ничего, ну и ладно… Вот только снимок надо подобрать заранее. А то с иных плит смотрят такие жуткие рожи, будто покойник в отместку решил закошмарить всех, кто задержался на земле до востребования…

В опустевшем зале оставались лишь Болтянский и Проценко, да еще Агдамыч. Ян Казимирович зазывно махал руками, приглашая соавторов под пальму. Преступный гурман сидел за столом, заваленным грязными тарелками, и с аппетитом ел кашу. А последний русский крестьянин занимался странным делом — рулеткой мерял «Пылесос», делая на мозаике пометки красным маркером. Рядом на полу лежала циркулярная пила-болгарка и несколько запасных дисков для резки камня. Увидев соавторов, он с хмурым превосходством кивнул — так обычно люди, выполняющие важное государево дело, относятся к праздно шатающейся публике.

— Он что там меряет? — удивился Жарынин.

— Жених-то мой? — колыхнувшись, переспросила Евгения Ивановна.