Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач

Обо всем этом Кокотов узнал недавно из телепередачи «Черно-белое кино», которую вел режиссер Смурнов, внук сценариста Тачанкина и лютый антисоветчик. Однажды, говорят, Смурнов обедал в Доме литераторов с критиком Билингвским, и они заспорили о Советской власти: мол, имелись у той хоть какие-нибудь достоинства или совсем никаких. Критик залепетал что-то про всеобщее образование и бесплатную медицину, но даже не успел закончить свою мысль, так как, впав в бешенство, режиссер ударил его вилкой в живот, за что был на месяц исключен из Союза кинематографистов. Впрочем, саркастически излагая историю создания «Нормы жизни» и уличая всю творческую группу в подлом и корыстном пресмыкательстве перед кровавым режимом, Смурнов странным образом не тронул дедушку. Напротив, из сказанного становилось ясно: именно Э. Х. Тачанкин оказался единственным честным и талантливым человеком в этой жадной своре бездарных приспособленцев. Более того, первоначальный, к сожалению, утраченный вариант сценария, зверски перелицованный Сталиным и НКВД, был задуман автором как беспощадная сатира на кошмарную советскую действительность…

После вступительных слов Смурнова показали и сам фильм. Копию нашли древнюю, поцарапанную, поэтому казалось, в кадре все время идет дождь, даже если действие разворачивается в помещении. Голоса актеров звучали глухо, невыразительно, словно доносились из-за ватной стены. Сюжет, конечно, был наивен до идиотизма, игра актеров простодушна до глупости, от кондовых реприз, шуток и самодельных частушек возникало чувство неловкости. А уж политический профит торчал отовсюду, как пружины из старого матраца. Но когда над бывшим барским домом затрепетал новенький алый флаг, писодей ощутил сердцем странную, давно забытую бодрость. В старой ленте таилась какая-то веселая сила, помогающая жить и верить.

…Следом показали новый фильм режиссера Лемурова «У шестого кола» — про то, как штрафники в окопах Сталинграда насилуют комбата черенком саперной лопатки…

— О чем задумались, коллега? — участливо спросил Жарынин.

— Я? Так… Об искусстве… — очнулся Кокотов.

— Это хорошо. Сен-Жон Перс советовал чаще думать об искусстве, но только не во время приема пищи и любовных свиданий. — Он подмигнул бухгалтершам.

— Телефон отдайте! — попросил писодей.

— А в «Ротики эротики» звонить не будете?

— Мне без надобности! — покраснел автор «Кентавра желаний», заметив, как смешливо переглянулись бухгалтерши.

— Я подумаю, — пообещал игровод, осторожно накрывая марципановую Стешу крышкой.

— Мне надо позвонить!

— Ладно, берите… — Он протянул телефон. — И вот что, мой друг, шагайте к себе в номер и запишите-ка все, что мы с вами придумали. Утром проверю!

Бухгалтерши обидно переглянулись.

— Не знаю даже… Я попробую… — пробормотал задетый писодей.

— Что значит попробую? Вы завтра в увольнение собираетесь, рыцарь? Учтите, труд делает свободным! Ладно, шагайте — вы нам мешаете!

Едва закрыв за собой дверь, Андрей Львович услышал взрыв группового хохота. Потешались, разумеется, над ним, Кокотовым. Сквозь басистые жарынинские раскаты прорывался визгливый женский смех, постепенно переходящий в хаханьки — так скучливые дамы отвечают обычно на грубые, но долгожданные приставания.

— Извращенцы! — выругался обиженный писатель.

Оскорбленный Андрей Львович решил отомстить бесцеремонному «салтану» — не писать. Ни строчки! Завтра, когда деспот, выдающий себя за режиссера, потребует отчета, писодей, мягко улыбнувшись, ответит: «Знаете, коллега, не было вдохновенья. Да, представьте себе, не было! А вы хоть знаете, что такое вдохновенье? Видимо, не знаете! Вдохновенье, чтоб вы знали, это когда не пишешь, а списываешь, подглядывая в тетрадку невидимого гения, сидящего с тобой за одной партой! А? Как сказано! Это не ваш зануда Сен-Жон Перс… Это — сам Андрей Кокотов, автор бессмертного „Гипсового трубача“!»

Вернувшись к себе, он упал на кровать и затомился счастьем ожидания, вновь и вновь возвращаясь мыслями к двум эсэмэскам Обояровой, читанным-перечитанным еще по пути в номер. Писодей был так увлечен этим занятием, что чуть не сбил с ног в коридоре акына Огогоева, крикнувшего вдогонку: «Ишак! Смотри, куда идешь!» Но Андрей Львович смотрел только на светящийся экранчик телефона.

О, мой рыцарь!

Я завтра заеду за вами в Ипокренино. Когда — еще не знаю. Вы мне очень, очень нужны. Будьте готовы! Целую. Всячески Ваша. Н. О.