Рамон Фолк-и-Камараза - Зеркальная комната

Мафия здесь тоже ни при чем. Ведь никто из моих родных никогда не поднимался к вершинам власти и даже не держал в руках бразды правления фабрики или чего-нибудь еще. Так что слова «местничество» и «кумовство» сказаны не про нас. Словно по чистой случайности, все мы выбрали в жизни самые разные пути, разные профессии, у нас не было общих начинаний, деловых соглашений, и ни разу хотя бы два родственника не объединялись в одной «фирме». Каждый, как мог, преодолевал жизненные невзгоды, зная, что всегда найдет в доме родича кусок хлеба и кров, но никому бы и в голову не пришло просить брата или дядю подыскать ему «должность» или «теплое местечко», дабы добиться «положения в обществе».

Еще я позвоню в Барселону и закажу такси на завтра. Выехать надо в полдень, чтобы к трем десяти успеть в аэропорт. Вот бы снова увидеть старого знакомого — таксиста-андалусца! Наверное, он скажет, что его сын в тот вечер, две недели назад, закончил занятия раньше, и, когда мы ждали его на углу улицы Диагональ, этот паршивец преспокойно сидел дома.

После стольких дождливых и неприветливых дней, после черных туч и низких облаков мне трудно поверить в такое чудо: на лист бумаги, где я пишу эти слова, упал солнечный луч! Маленький лучик буквально ослепил меня, пришлось даже опустить немного жалюзи и выключить отопление. Солнце светило так ярко, что я решил выйти на улицу, захватив с собой плетеное кресло. Поставив его на землю, я нечаянно спугнул ящерицу, которой тоже — правда, немного раньше, чем мне, — пришла в голову мысль погреться на солнышке.

Я жадно впитывал солнечные лучи, словно заезжий турист, который пытается за один час приобрести великолепный бронзовый загар. Потом не стыдно будет показаться дома, Адела и дети обрадуются, а коллеги и сеньор Вальдеавельяно, конечно, вообразят, будто я прокатился в горы и на лице моем — следы прогулок под шквальным ветром и под безжалостным высокогорным солнцем.

Но капризы погоды непредсказуемы: внезапно набежало маленькое круглое облачко. Похоже, оно решило всегда быть рядом с небесным светилом, чтобы то понапрасну не тратило тепло и ультрафиолет на писателей из Вальновы.

Но, едва скрылось солнце, я сразу почувствовал, как с севера тянет предательский ветерок. В то же время светлые облачка (на вид совершенно безобидные) начали собираться тут и там. Я вернулся в дом и снова поставил на плиту кофейник (следуя указаниям погоды). Неожиданно вспомнился тот воскресный вечер, когда домашние устроили мне «головомойку». В понедельник, сидя в своем рабочем кабинете, я подумал: «Все это пустые фантазии, мне нужен вовсе не отпуск, не книга, не муки творчества, просто пора наконец стать взрослым человеком — возраст для этого вполне подходящий, — снять черные очки, оглянуться вокруг, понять, что со мной, в общем-то, все в порядке, оставить капризы и позабыть о пустых обидах».

Но во вторник мне стало совершенно ясно: надо просить неделю отпуска, запереться где-нибудь подальше от дома, прихватив с собой пишущую машинку и стопку белой бумаги, и объяснить самому себе, что́ со мной происходит.

А в среду сеньор Вальдеавельяно прямо-таки осчастливил меня: принес шестьдесят страниц для перевода. «Нет-нет, с этим можно не торопиться, я принес их заблаговременно. А пока вам готовят новые материалы». Чтобы потом подкинуть тоже заблаговременно.

И тогда я понял: нужно решиться, сделать решительный шаг. Я изучил документы и сделал необходимые подсчеты, получалось, если переводить по восемь-девять страниц в день, за неделю можно управиться.

В половине одиннадцатого утра — в этот час я всегда звоню домой — я сообщил Аделе о моем решении просить пару недель отпуска — нет, не сейчас, а еще дней через семь, чтобы успеть закончить срочную работу, — и о том, что собираюсь в Вальнову, самолетом, конечно. Короче, я решился на то, что еще в воскресенье, когда мы обсуждали этот план дома, казалось мне невероятным вздором.

Затем последовали дни тяжелой работы на службе и дома, ведь я хотел как можно раньше закончить злополучный перевод. Однако мучительная работа давалась мне легко, я получал от нее удовольствие, потому что знал, ради чего мучаюсь, и чувствовал, что дома радуются за меня.

Я плотно поел и принялся перечитывать последние исписанные страницы. В это время за окнами потемнело, небо возле Монграла стало черным как уголь, хотя со стороны моря еще светило яркое солнце. Постепенно пейзаж за окном окрасился странным неестественным светом, а чернота расползлась по всему небу.