Джоан Барк - Хризантема

Старый Хомма, его дочь и внук встретили их на пороге дома. Мисако и Тэйсин сняли обувь и вошли внутрь. На окнах, прежде плотно закрытых деревянными ставнями, теперь дрожали от ветра легкие бамбуковые занавески. Свежий соленый запах смешивался с ароматом благовоний. В центре комнаты стоял низкий стол, заменявший алтарь. Маленькая старая женщина, которая помнила свою давно умершую сестру, поклонилась, увидев гостей. По обе стороны от нее сидели сын и старик по имени Эндо. Он тоже помнил девочку с одним ухом. Мисако прошла через комнату, поклонилась и поставила урну на алтарь, где горели курительные палочки. Потом повернулась к собравшимся и вновь поклонилась, приветствуя их. В ответ они тоже склонили головы, и потом хозяин дома поблагодарил Мисако и священника за оказанную семье услугу. Тэйсин достал белый конверт, обвязанный голубой лентой, — это был денежный подарок семье Хомма от директора музея, господина Сайто. Старый Хомма, поклонившись, принял конверт и, вскрыв его, удивленно ахнул, увидев обозначенную сумму — пятьдесят тысяч иен. Моргая, он смотрел на гостей, только сейчас, видимо, осознав всю значительность события. Дочь и внук хозяина предложили собравшимся чай и печенье. Через полчаса началась служба.

Все встали на колени перед алтарем, и каждый знал, что ему делать. Женщина из эпохи Мэйдзи, далекая и незнакомая, тем не менее была синсэки, кровной родственницей, рожденной и выросшей в этом доме. Сегодня дух покойной приветствовали ее потомки, а через несколько дней прах должен был занять место в семейной гробнице.

Закинув голову, Тэйсин глубоко набрал в грудь воздуха, ударил в гонг и затянул:

— Ки ме му ре дзю не рай…

Мисако вздрогнула. Ледяная рука сжала сердце. Точно те же слова произносил дед в саду меньше года назад. Она закрыла глаза и склонила голову, убеждая себя, что на этот раз все будет по-другому. Ни с ней, ни с Тэйсином ничего не случится. Теперь они знают, кто была девушка. Церемония — это торжество, ничего больше.

Между тем в сознании ее что-то пробуждалось, что-то чуждое, незнакомое, будто распускались лепестки неведомого цветка. Что-то случилось со слухом — правое ухо словно заткнули ватой. Голос Тэйсина звучал почти неслышно. Ветер вдруг сильно качнул занавески, и на мгновение Мисако увидела полосу прибоя, рыбачьи лодки, перевернутые на песке, и длинные ленты водорослей, сохнущие на бамбуковых шестах. Густой рыбный запах наполнил воздух, комната съежилась. Мисако видела ее сквозь маленькую дырочку, проделанную в бумажной сёдзи. Повернув голову, чтобы смотреть левым глазом, она увидела мужчину в одной набедренной повязке, худого, мускулистого, с бронзовой кожей. Мужчина покачивался, он был пьян. Отец Кику, поняла она. Перед ним на коленях стояла женщина, она плакала и о чем-то умоляла. Отец кричал: «Лишний рот, больше ничего! Даже в публичный дом продать нельзя!» Мисако в ужасе закрыла лицо руками. Родители решали ее судьбу, судьбу Кику. Матери удалось защитить девочку сразу после рождения, помог материнский инстинкт, сильный, как у тигрицы. А теперь… Наступала боль. Боль и страх. Мисако падала в глубокий темный колодец боли. Отчаяние и чувство одиночества, равных которым она не испытывала за всю свою жизнь, медленно поглощали душу и тело. Она поникла, опустив плечи. Сердце трепетало, сжатое неодолимой силой.

Раздался удар гонга. Мисако вздрогнула, приподняла голову. Боль постепенно уходила, странный цветок в душе закрывал лепестки, увядал, уходил в бездонную глубину. «Наму Амида буцу, наму Амида буцу…» — звучал голос монаха, спасая ее, возвращая в собственное тело, в свое время. С глазами, полными слез, Мисако повторила про себя священные слова, понимая, что пережила лишь один из многих страшных моментов в жизни несчастной Кику. Ее тело стало сосудом, в котором давно ушедшая жизнь вновь вспыхнула на мгновение, как спичка в темноте, и угасла навсегда.

Тэйсин отвернулся от алтаря, низко поклонился собравшимся и с улыбкой поблагодарил их за участие в церемонии. Дзиро с матерью встали и вышли из комнаты. Отец семейства опять взял слово и объявил, что сейчас будет угощение. Мать и сын вернулись с подносами, уставленными тарелками, стаканами и бутылками, и стали обходить гостей. Хомма продолжал свою речь.

— Что он сказал? — спросила сестра Кику.

Сын стал шептать ей на ухо. Она кивнула с одобрением.

— Кику-тян… Ии ко десита. Хорошая девочка. — Потом протянула иссохшую дрожащую руку к окну. — Мы часто играли с ней на берегу.